Лазурные берега

Ларк Сара

— Ладно, сладкая, я принесу тебе платьице, — примирительным тоном сказал он и подмигнул жандарму. — Я не хочу, чтобы кому-нибудь в голову взбрели дурные мысли. И чего только не бывает… — И, качая головой, он вышел, еще раз оглянувшись.

— А вы пока заприте этих двоих в разных камерах, — обратился он к жандарму, прежде чем уйти. — Чтобы у нас тут в конце концов не стало трое чернокожих!

Бонни снова кое-как оделась, и жандарм повел ее по коридору. Помещение для женщин так рано утром было еще пустым. Вечером, наверное, оно заполнялось портовыми проститутками, которые либо устроили дебош, либо обворовали своих клиентов, но пока что эта камера была в полном распоряжении Бонни. Девушка, тихо плача, свернулась клубочком в углу. Конечно, она не мерзла, даже в подвалах

на Эспаньоле было жарко, но ей было стыдно до смерти. Теперь все начнется сначала. Ее продадут кому-нибудь, кто не может позволить себе купить рабыню получше… Бонни не строила иллюзий по поводу своей рыночной стоимости: у нее не было никаких особых способностей, и она не была ни сильной, ни красивой. То, что она умела читать и писать, ей не помогло бы — рабам это было запрещено. Единственным ее преимуществом до сих пор была только ее молодость. А она притягивала в первую очередь таких похотливых сластолюбцев, как Дейтон.

Бонни спрашивала себя, не лучше ли было бы, если бы ее повесили?

Немного погодя Корриер появился снова. Он принес Бонни застиранное голубое платье, которое было ей слишком велико. Работорговец наблюдал за тем, как она переодевалась, и вздохнул, когда заметил, что ее и без того малопривлекательное худое тело было усеяно шрамами.

— Когда… нас будут продавать? — в конце концов решилась Бонни обратиться к нему с вопросом.

Ее французский был не очень хорош. Она много понимала на наречии патуа, на котором разговаривали рабы и мулаты на островах — на корабле капитана Сигалла были представители самых разных национальностей, и каждый из них что-то заимствовал из языка других. Но в способности выражать свои мысли она все же была сильно ограничена.

Корриер потер лоб.

— Девка худая, страшная, и к тому же не умеет толком говорить, — пробормотал он себе под нос. И лишь потом обратился к Бонни: — Если тебя вообще кто-то купит, я буду благодарить небо… Но в любом случае рынок завтра. А сейчас пойдем со мной, у меня есть дом, и там ты сможешь поспать. Может быть, Марии удастся тебя хоть немного подготовить… чтобы ты не выглядела как пугало…

Испуганная Бонни последовала за ним. Она не имела ни малейшего понятия о том, каким образом эта Мария сможет сделать ее красивее, но надеялась, что в доме Корриера снова встретится с Джефом.

Однако ее надежды не оправдались. Джефа, закованного в цепи, вел один из жандармов, а Бонни разрешили сопровождать Корриера без оков. При этом чернокожим невозможно было даже перекинуться парой слов. В обшарпанном деревянном доме возле порта, куда их привели, Корриер сразу же отправил девушку в камеру, в которой находились другие чернокожие женщины. Бонни видела, что с Джефа сняли цепи лишь для того, чтобы заковать его ноги в кандалы. Он провел эту ночь, прикованный к другим рабам, которые имели такое же телосложение, как и он. Вероятно, Корриер планировал продать их одной группой какому-нибудь плантатору. У двоих мужчин на спине были большие рубцы от ударов плетью, но даже сейчас они не выглядели смирившимися — скорее были в ярости из-за постигшей их участи. Поодиночке, конечно, их вряд ли можно было продать, однако вместе с якобы послушными рабами за них все же можно было выручить вполне приемлемую сумму.

Бонни нерешительно вошла в камеру для женщин — довольно небольшую комнату, куда ее поместили вместе с двадцатью другими рабынями. Из стоявшего в углу ведра, служившего туалетом, ужасно воняло, хотя в остальном помещение было чистым. Здесь также было несколько циновок для сна, но на всех их не хватало. Бонни нашла себе более-менее свободное место и уселась на пол на корточки. Заходя в камеру, она пробормотала приветствие, однако ни одна из женщин не ответила ей. Никто, казалось, не проявлял интереса к разговорам. Большинство женщин просто сидели, уставившись перед собой, как Джеф в последние дни, лишь какая-то женщина и девочка, обнявшись, тихо плакали — наверное, это были мать и дочь, которых на следующий день, очевидно, продадут порознь. Молодая негритянка держала на руках младенца. Она была чрезвычайно красива, и Бонни она отдаленно напомнила Маану, но вид у нее был еще более экзотичный. Бонни еще никогда не видела такой худощавой жилистой особы. Шея у нее была длинной, а

нос не широким, как у большинства негров, а узким. И лоб был высоким. Но все же она была не похожа на полукровку, скорее на представительницу черной расы, которая, вероятно, попала сюда из другой части Африки, чем та, к которой принадлежали предки Бонни. Бонни обратила внимание и на то, что в мочках ушей этой женщины были дырочки для украшений. Ее необычный вид подчеркивало еще и то, что ее волосы были подстрижены очень коротко, короче, чем у Бонни.

Бонни робко улыбнулась негритянке, когда та подняла на нее глаза. Та в ответ приветливо посмотрела на нее, но, казалось, была не в состоянии улыбнуться. Младенец скривил ротик. Он был таким милым, что Бонни поймала себя на желании взять ребенка на руки.

— Мальчик? — осторожно спросила она по-французски. — Девочка?

— Fille, девочка, — ответила женщина. — Намелок.

— Намелок — это имя?

Женщина кивнула, затем опять замолчала. Бонни подумала о том, может ли она сказать ей что-нибудь в утешение. В доме доктора она слышала, что у женщин не имеют права отбирать детей, пока те не достигнут половой зрелости. В этом отношении законы во французских колониях были более гуманными, чем в английских. Однако будет ли такой человек, как Корриер, испытывать угрызения совести, если сделает так, что маленькая Намелок просто исчезнет, когда кто-нибудь предложит хорошую цену только за мать? Бонни засомневалась в этом.

Ребенок захныкал, и мать начала петь ему колыбельную, чтобы он уснул. Бонни вслушивалась в ее глубокий мелодичный голос, который выводил печальную песню на чужом языке. Женщину, очевидно, привезли сюда из Африки, а ребенок, конечно, родился уже здесь. Ни один младенец не выживал во время транспортировки рабов из Африки в Сан-Доминго.

Тихое пение в конце концов усыпило и Бонни. Оно разогнало страшные картины сегодняшнего утра, которые каждый раз возникали перед ее мысленным взором, как только она закрывала глаза. Прощальные веселые слова Санчеса, пираты, дергающиеся в агонии на виселице, пустеющая камера тюрьмы и в конце концов отчаяние Джефа по поводу своего и Бонни сомнительного спасения — это была симфония ужасов, фоном которой служило пение молодой женщины и которая затем во сне перешла в другой ужас. Бонни увидела Дейтона с перерезанным горлом. Он, истекая кровью, бегал по рынку, где продавали рабов, и искал ее. Когда он нашел ее, то купил за деньги, которые она копила на приобретение лавки. Затем Дейтон уволок девушку с собой. Бонни узнала дом на побережье, животных… и кровать баккра, которая все еще была пропитана кровью.

Девушка с криком проснулась, когда над морем стало подниматься золотое солнце, и сразу же снова вздрогнула, когда над ней появилась какая-то тень. Но, конечно, это было не привидение, а всего лишь большая чернокожая женщина, у которой был вполне дружелюбный вид.

— Эй, ты что, увидела плохие сны? — спросила она, улыбаясь. Над ее блестящим черным, похожим на луну лицом красовался красный тюрбан. — Это ужасно, что боги не могут прислать нам хотя бы приятные сны… Ты девочка с пиратского корабля?

Бонни кивнула и протерла глаза.

— Так, значит, это тебя я должна сейчас забрать с собой, — произнесла женщина. — Меня зовут Мария. Я готовлю еду для меца Корриера и помогаю ему с девочками… Я сама много лет была проституткой…

— Проституткой? — спросила Бонни. Она еще не совсем проснулась, но очень хорошо поняла женщину, и ей снова показалось, будто кто-то вонзает ей нож в сердце.

— Да, мое сердечко… А почему я должна это скрывать? — вздохнула Мария. — Мне еще повезло, что господину понадобилась повариха, когда публичный дом моего прежнего хозяина вынуждены были закрыть…

Она подняла Бонни на ноги и вместе с тремя другими молодыми женщинами вывела наружу. Среди них также была всхлипывающая девочка, которая хотела вцепиться в свою мать, и африканка с грудным ребенком. Бонни бросилось в глаза, что три остальные женщины были яркими красавицами. Корриер, очевидно, хотел предложить их на продажу в публичные дома. Зачем он, однако, выбрал для этих целей и Бонни, для нее было загадкой. Но вскоре она должна была узнать и об этом.