Лечение водой
Шрифт:
Рассказывает он не для того, чтобы показать, как плохо с ним поступают – Костя вообще любит делиться своими «метаниями» и говорить, что серьезно занимается творчеством (даже и людям не из литературной тусовки; но те ведь его не поймут, он испытает отчужденность… очень хорошо!)
Но все же сейчас он делает это просто по привычке – Оля, в принципе, знает его достаточно.
– И ты понимаешь, Оль… во всех этих больших литературных премиях… в них же сидит одна бездарь, понимаешь? Они же ничего не добились! Но никого не пускают вперед себя… Я ведь
– Да, понимаю.
– Нужно всегда это помнить. А молодежные премии… Те, кто их получают, тоже ни фига не прославляются. Сказать тебе, как составляется список претендентов на премию «Феномен»? Я знаю, что он делается таким образом, что там виден победитель, – Костя произносит отчетливо, почти по складам. – Ну и жюри, которое его читает, управляемо таким способом, конечно.
Он еще ни разу не говорил этого никому. С ним кое-кто пооткровенничал – где-то год назад. Сейчас он просто выговаривается. Когда он рассказывает Оле, все время опасливо ждет, что та задаст очевидный вопрос: «А если б тебе дали эту премию, ты молчал бы?»…
– Да Бог с ними с премиями, – говорит Оля. – Дефолт какой-нибудь будет, и все эти премии посыплются, Господи…
«Нет, не Бог с ними…» – подавленно думает Костя.
– Да, конечно. В каком-то смысле, я согласен. Важно только то, как ты сам относишься к своему делу. И только само твое произведение. В долгосрочном периоде, так сказать. Но все же…
Уже почти темно и прохладно. Они идут мимо сияющих бутиков и праймов с длинноногими стульями и красными и белыми диванами. И пар, поднимающийся от чашек, облизывает чистые стекла. Он замечает за одним из столиков знакомую девушку, которую не видел уже года два. С еще одной, сидящей спиной. Он продолжает рассказывать Оле – о том, как пишет. С самого начала их встречи он чувствует внутри себя какой-то странный итог – что они встретились и разговаривают, как друзья; что они вышли к этой встрече, – долгими недомолвками. Все к ней шло… Но Костя как-то и внутренне борется с Олей – чувствуя ее симпатию. Почему-то ему хочется сохранять обособленность – рядом с ней… и говорить по-приятельски, но независимо. Не так, как говорят с девушками – и ему слегка азартно от этой «прохлады»…
Но все же – сближение, доверие.
– Именно поэтому нужно все время работать и совершенствоваться, – потом он начинает подробно описывать ей все свои метания.
Они идут рядом. И тут улица резко выходит на мост. Последний дом будто срезается – угол засвечен и затерт отражением от неоновых ламп под козырьком. Как мельхиоровый скол – и из него выходит низкий парапет с гранеными «подставками», на которых застыли внушительные каменные шары.
Тротуар узкий, и Оля выходит вперед. Костя говорит:
– Иногда, когда я раскачиваюсь, чтоб писать… мне, знаешь, иногда кажется, я клонюсь к полу, а у меня на спине высвечивается… что-то, я даже не знаю, что… я будто на коленях себя вижу… посреди комнаты. Потом я начинаю ходить туда-сюда, все так вертится. Знаешь, это просто…
– Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого, – Оля поднимает свою ладошку; будто резко ставит блок.
– Э-э…
– Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – с пронзительной расстановкой произносит Оля.
– Ты что, с кем-то встречалась, и тебя не полюбили?
– Да. Но я не хочу об этом говорить.
Костя говорит Оле, что не любил девушек, с которыми встречался. Ни одну из них.
– Нет, Костя, а вот это обязательное условие, – произносит Оля; строго и настойчиво.
– Любил я тех, с которыми у меня как раз не было отношений, – завершает он.
Они идут и молчат – некоторое время. Почему-то ему хочется отложить эту тему… чтобы продолжать чувствовать эту обособленность от Оли? Возможно. Но уже где-то у него внутри тихий, нетерпеливый… почти восторг. Он знал, он знал!..
Теперь они идут чуть медленнее и иногда останавливаются посреди моста. Из-за низкого парапета у Левашова начинает слегка кружиться голова – даже когда он не смотрит на темную воду внизу.
– Вообще-то я хотел поговорить об Уртицком.
– Хорошо. Что такое случилось?
– Не знаю вообще, зачем хочу тебе это рассказать… мы ведь с тобой едва знакомы… но мне теперь…
– Неважно.
Костя опять принимается рассказывать «историю шантажа». Оля на все это просто опешила – «у меня сейчас нервный смех начнется!»
Она всегда очень спокойна. Спокойствие ей и на сей раз не изменяет, но ее маленький нос розовеет, а в светло-серых глазах мелькает пораженный, нервный огонек.
– Какое право этот человек имеет вмешиваться в личную жизнь!
– Вот и я о том же.
– Боже мой! Нет, это просто немыслимо… личная жизнь неприкосновенна!
Потом Оля говорит, что Уртицкий ей тоже не слишком нравится, она не согласна с его вкусами – собственно, поэтому и появляется в студии редко.
Костя сообщает, что отправил на премию «Феномен» в этом году.
– Свой роман? Уртицкий ею заведует, да?
– В членах жюри пара его друзей. И я уверен, там многое зависит от него, да. Во всяком случае, сам Уртицкий все время пытается создать такое впечатление. И когда Лобов позвонил мне, он ведь сказал про премию…
Левашов хочет прибавить: «Чтобы я чувствовал себя под колпаком», – но так глупо и неестественно… говорить это о себе самом.
– …но сказал Лобов, что у них все по-честному, – с сарказмом заканчивает Оля.
– Вот-вот. И все эти интриги про Иру… теперь понимаешь, в чем вся фишка, да?
Пауза.
– Словом, ты повелся на все это.
– Пойми, я не мог иначе. Они меня заманили – я уже не мог обрубить. Кроме того, ты ведь понимаешь, я делаю это не для…
Он осекается и думает: как стоило бы сказать? – чтобы выиграть в Олиных глазах. «Не для того, чтобы встречаться с Ирой?» Эти мысли возникают интуитивно, против воли – из-за Олиных намеков.
– Неважно для чего, – она подытоживает совершенно без осуждения. – И ты звонишь Ире, врешь, что хочешь отношений, а на самом деле…