Ледобой. Зов

Козаев Азамат Владимирович

— Он шестипалый!

Все повернулись к Отваде.

— Говорили же, что воевода этих… груддисов был шестипалый…

— А зарубил их Безрод…

— Ага, помню, болтали такое весной…

— Как он оказался тут?

— А почему доспех обуглен?

— Глянь, да он и сам зелёный!

— И слизь какая-то с пеной!

— А это что такое?

Из-под останков левой руки оттнира рыжий бондарь заступом извлёк боевую рукавицу. Толстая, дублёная воловья кожа с защитными нашивками отказалась гнить, как хрупкая человеческая плоть — ну потемнела от времени и сырости, ну обзавелась парой дыр — но выжженный боянский медведь с разверстой

пастью глядел на Отваду по-прежнему плотоядно.

— Ну-ка, ну-ка, — Косоворот палкой подцепил рукавицу, осторожно поднёс к глазам. — Не абы чья — воеводская. Гля, стрела!

Отвада молча таращился на рукавицу и была бы его воля — свернул бы собственному медведю шею к Злобогу, чтобы так нагло башкой по сторонам не крутил. Только как свернёшь, он ведь просто клеймо. Рисунок.

— Защита на рукавице погнута, — тихо прошептал кто-то из дружинных Косоворота. — На пальцах.

Другой крякнул: «Ну-ка замри!», соорудил кулак, повернулся к товарищу и медленно понес колотушку к его голове, поднёс вплотную и замер, попеременно кося то на проломленный череп оттнира, то на рукавицу. Хмыкнул, немного поправил руку.

— Точно! — воскликнул гончар. — Гля, вторая бронька мало не расплющена.

Слегка выпуклая защита на пальцах рукавицы таковой и оставалась, за исключением накладки посередине

— Ноготная бронька прячется в кулаке, подкостная — с другой стороны, но если бьешь со стороны запястья — точно в цвет!

— Знаю я одного такого, — буркнул Косоворот, глядя в упор на Отваду. — Только вся его моща от Злобога идёт, голову даю на отрез!

— Без башки жил, без неё и помрёшь, дурак.

— Другой умелец на примете есть? Ну-ка, ну-ка, послушаем! — боярин повернулся к Отваде боком и дурашливо оттопырил ухо.

— Сейчас в ухо аккурат и схлопочешь!

— Разуй глаза, князь! — заревел Косоворот неожиданно, рукоделы аж вздрогнули от неожиданности, лишь Отвада с дружинными и бровью не повели. — Гляди хорошенько! Может и был когда-то Безрод хорош и добр, может и стоял когда-то за усмарей, гончаров, бондарей, да вышел весь! Переродился! Зло его забрало!

— Не мели чушь!

— Нет, уж князь! Дозволь выскажусь! Баяли мне, дескать, Сивый весной груддисов в одиночку раскатал, да не поверил я. Виданое ли дело, говорил, одному человеку целую дружину выкосить, ровно косой! Это же бычья сила нужна! А так и есть, брехали мне, мол, груддисы после той рубки ещё нескоро в себя пришли. А знаешь почему так вышло? Уже тогда Сивый переродился, кипел злобой, чисто котёл на костре, вот злоба и выплеснула! А шестипалого он не мечом приголубил — рукой! Рукой! Вон, гляди, — побагровевший правдолюб тыкал рукой в захоронение. — Как его Зло пожирает, переваривает, аж зелёная пена пошла! Где остальных прикопал — вот что узнать бы. Не полезла бы зараза и с той стороны! Только этого нам не хватало!

— Всё? — Отвада смотрел на буяна спокойно, моргал не чаще положенного.

— И больше чем уверен, — Косоворот тряс пальцем, — Это, в яме, и есть мор!

Рукоделов будто ветром сдуло — едва не прыжком отсигнули подальше от раскопа.

— Тот шестой палец подручный Сивого и утащил в Выемку! Оттуда мор и покатился по землям!

— А подручного в своём облике Безрод как таракана сотворил: замешал грязь, да плюнул туда, да?

— Может и так, — Косоворот с невинным видом пожал плечами. — Этот может всё!

Гремляш усмехнулся. Рукоделы вольно или невольно отступили за Косоворота

и Лукомора с их дружинными, поглядывали на Отваду с плохо скрываемым осуждением.

— Долго думал?

— Тут и думать нечего. Всё ясно, как белый день!

— Труп сжечь, — холодно бросил за спину князь.

— Не так быстро, — Косоворот встал между князем и раскопом и погрозил пальцем. — Хочешь уничтожить свидетельство тёмных делишек своего любимчика? Своего так называемого сына?

— Свидетельство? — усмехнулся Отвада. — Для тупоголовых пьянчуг, променявших рассудок на брагу и баб, объясняю: свидетельства обычно предъявляют. В город это потащишь, придурок? Или сюда всех до единого на поводке пригонишь? Не дошёл мор до Сторожища, так нашлась добрая душа!

Здоровяк какое-то время молча соображал, потом согласно кивнул.

— Да, пожалуй, никого тащить не нужно, — правдолюб мгновенно остыл, выкрутил руку назад и показал на городских. — Все, кто нужен, уже здесь.

— А теперь эти самые важные люди Сторожища во главе со своим князем засучат рукава и сожгут к Злобогу этот рассадник! Я достаточно ясно говорю?

Куда уж яснее! Каждое слово Отвада налил железной тяжестью, просто-таки отчеканил! И глядит, будто солнечный лучик царапает глаза с начищенного острия копья. Копье близко, вот оно, острие жуткое, холодное, несмотря на солнце.

— Вместе с рукавицей?

— Хочешь поносить?

Лукомор отчаянно замотал большой головой.

— За работу. Вы копайте вокруг, груддис должен остаться на земляном островке, остальные рубят лес на дрова. А ты, гостенёк заморский, отойдём на два слова. Даже не знаю, как тебя благодарить, может сам подскажешь, золото или серебро?

Бросив беспечный взгляд на Косоворота, Лесной Ворон двинулся следом за Отвадой, и едва обоих скрыл здоровенный и неохватный дуб, князь прижал повелителя бубенцов к стволу, ручищей сгрёб звонкие одёжки на груди, и за единое мгновение Лесной Ворон понял простую вещь: оказывается, человеческий кулак спереди и дерево сзади тверды одинаково!

— Я не знаю, кто ты такой, да ты, наверняка и не скажешь; как сюда попал, я тоже, скорее всего, не узнаю, но послушай, что про меня говорят в Сторожище. Болтают, будто Отвада необычайно везуч на встречи с людьми, которых ищет. Не дайте боги сведаю за тобой что-то худое, достану из-под земли! И даже не достану: буду спокойно стоять, сам на меня вылетишь из-за угла, да с ног собьёшь. Ничего не хочешь мне сказать?

Лесной Ворон открыл глаза, и Отвада едва не уржался. И впрямь будто из норок зверьки таращатся… ага, точно… вот так же в мир из своей темноты лупают перепуганные лисята, когда заглядываешь в лисье логово. Под платом не видать, но как пить дать рот у заморца от испуга раззявлен — дышит ртом, тканина дыру и облепила. С собой дурень борется: орать от ужаса или человеческим языком говорить, и вон, заморгал часто-часто — в глазах пересохло?

— Мой князь, я долгие годы постигал таинства ворожбы, и всё, что ты видел за эти дни, истинная правда…

— А сказать, какое искусство я постигал долгие годы, и то, чего ты не видел, но успел ухватить своим хитрым умишком, тоже истинная правда? Намекнуть?

— Не нужно, Отвада-князь. Мне почему-то кажется, что ты снимешь голову человеку одним ударом меча.

— Чем тебе не истина? Что скажешь?

— Я честный ворожец. Старец Белое Крыло меня заприметил ещё отроком…

* * *