Легенда. Герои Урании
Шрифт:
– А-а, так то непокойцы. Бродят себе везде, в подпол шастают. Темно им там и холодно. А ещё воду любят: у колодезя в кружок как соберутся, и ну сверкать!
– А откуда они берутся?
– Да кто его ведает? – Мотруся передёрнула плечами. – Сказывают, ежели кто без покаяния помер, смертью как бы насильственною, вот и делается непокойцем. Или кого близные после кончины не отпускают, плачут по нему много, вот ему и неспокойно становится, начинает являться. Ребятишки любят их гонять, а оне робкие такие, безвредственные. Лошадь или корова, к примеру, их-то не видит, прочая скотина тоже, а кошка зрит, потому как кошка меж мирами ходит. А собака, та не зрит, но чует.
– Так, наверное, ваш Полкан сегодня тоже такого
– Нет, на непокойцев не лают. Вот коли это вставун был бы, тогда да. Вставуны – те, кто из могил встают, – злые очень, ибо алчь их великая мучит, голодные оне. Но их брата давно уж не видали, отец Гурий больно хорошо в последний раз погост отчитал. С города приезжал – у самих-то у нас церквы нету, крестить иль отпевать священника дальновратского вызываем… Так что почивайте во благости, леди. А непокойцев не бойтесь, оне безопасные, обиды не сделают.
Алиса вымыла ноги и с довольным вздохом погрузилась в недра кровати, утонув в перине почти до кончика носа. Пахло свежим бельём, лавандой, ещё какими-то травами; к этим ароматам примешивался чудесный букет других: остывающей печки, недавно срубленных брёвен, кислого молока и кожи. Ей было хорошо и покойно – полный желудок склонял к добродушию и убивать уже никого не хотелось.
Ночь не была тиха: в три глотки храпели старшие сыновья, на все лады посвистывала носами ребятня в общей комнате, ворочалась бабушка Дормидонда. Прямо за стенкой в хлеву грузно переступала с ноги на ногу и хрустела сеном какая-то скотина. Тикали настенные ходики, и сквозь их бодрое «тик-так» едва слышалась тихая колыбельная – видно, это Мотруся баюкала какое-то неугомонное чадо:
– «Сон, сон, осениДитятку в ночной тени.В тишине свет луныПосылает с неба сны. Сон, сон пуховой!Одеялом ты укрой.Пролетает херувимНад сокровищем моим. Наклонись, улыбнись,Дитятки моей коснись.Спи, спи, золотой…Висит месяц над трубой».Потом заскрипела лестница, и над головой раздались приглушённые голоса – видно, там, на сеновале укладывались. Потом раздались недвусмысленные звуки – глухие «охи» и визгливые «ахи»: скорее всего, хозяева усердно работали над тем, чтобы дать жизнь новому рыжику.
Девушка улыбнулась. Что ж, дело-то житейское. Многие люди, те, кто победнее, вообще спали вповалку на одной кровати с детьми – и ничего, дети появлялись в своё время и без препятствий.
Ошалевшая от событий этого дня, Алиса смежила веки, и хоровод ярких картинок закружился перед ней. Гроза. Светлый град на холме. Старик у озера, судя по всему, несчастный «непокоец». Новые знакомые…
«Наверно, я немного ошиблась: люди мне нравятся. Во всяком случае, эти. Однако имеются кое-какие настораживающие детали. Экое всё вокруг сусальное, благостное, прямо-таки лубочное. Просто картинка из старого букваря. На букву «Д» – деревня. Сплошные маковые баранки, ласковые коровы и окрошка с квасом. Вот только картинка эта неверная. Если это Россия-матушка, то где бороды лопатой, лапти и гармошки? Матрёшки, самовары, сарафаны, петьки-машки-глашки, а? Нет, что-то, разумеется, присутствует. Кусочками. Но в общем и целом на «развесистую клюкву» тянет, будто иностранец задумал написать русскую сказку.
Разве на Руси в то время варили твёрдый сыр? А трубы-то, трубы!» Алиса когда-то прочла, что трубы на крышах русских изб появились только в XVIII веке, с изобретением огнеупорного кирпича, а до этого топили исключительно «по-чёрному»,
«И глава семейства без бороды, но с поистине запорожскими усами – Тарас Бульба проиграл бы. И люлечку покуривает, а не «козью ногу», сиречь самокрутку. И печка-то какая-то не наша, не русская: низкая, с духовкой и конфорками. А помидоры?! А картофель?! Я картошечку, конечно, обожаю, но раз она на столе, значит, Пётр Первый уже завёз её из Европы, куда она просочилась из Южной Америки? Поначалу ведь её называли «земляным» или даже «чёртовым яблоком» и стояли насмерть, только бы не выращивать. Позвольте, какой же это век? Тоже восемнадцатый, что ли? Как там у одного поэта:
«В кашне, ладонью заслонясь,Сквозь фортку крикну детворе:«Какое, милые, у насТысячелетье на дворе?»Вообще всё какое-то ненастоящее, как «потёмкинские деревни».
Она вдруг представила, что радушный приём был лишь ужасной комедией, призванной усыпить её бдительность. Чу! Не шаги ли это слышатся там?! И на одно жуткое мгновение почудилось, что вся эта приторная лепота рассыпалась, как в дурном сне, и актёры, словно в античном театре, сбросили улыбающиеся маски. Она вообразила, как Васята, Мотруся и сыновья крадутся с ножами к её кровати. И даже бабушка Дормидонда уже не паралитик, а какая-то бабка-ёжка… И улыбнулась. Тьфу, привидится же такое!
«Но проблемы не отменяет. Такой компот получается, точно взяли да и перемешали казаков и чумаков, бураки и судаки, наседки и беседки, кафтаны и баштаны, да ещё греков с чуреками насовали для разнообразия…»
Тут она резко откинула одеяло и села в кровати.
«Но с какой стати я вдруг вообразила, что нахожусь среди русских? Только потому, что здесь есть вышитые петухи, горшки и ухваты, а собаку зовут Полкан? (Полкан, кстати, к полкам никакого отношения не имеет, это такой наш сказочный персонаж вроде кентавра). Русские, не русские… Не имеет значения. И если мы тут говорим на одном языке, то это тоже ничего не значит. Волшебство способно на всё – даже на то, чтобы королевич Елисей вопрошал ветер (и получал, заметьте, ответ), а устрицы понимали Моржа (на свою голову). В сказке иностранные языки не являются проблемой. Проблемой для меня является только то, что я не понимаю, что здесь делаю».
Совершив героическое усилие, девушка попыталась вызвать ещё какое-нибудь воспоминание, но ничего не получилось. Ничто не шевельнулось в памяти. На самом деле голова её не была пустой. Напротив, она была набита множеством самых разных сведений – например, Алиса помнила, чему равна площадь прямоугольного треугольника, зачем Егоров и Кантария влезли на купол рейхстага, кто такой Михаил Горбачёв и сколько орденов у ВЛКСМ. Помнила стихи Есенина и басни Крылова, дату англо-бурской войны и о чём поет группа «Наутилус Помпилиус». Она даже могла без запинки произнести «Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель президиума Верховного Совета СССР» и перечислить всех юных пионеров-героев (правда, насчёт Вали Котик она не была твёрдо уверена – девочка это или мальчик?). Алиса многое знала о своём мире – кроме того, кто она такая и какое место в этом мире занимает. Правда, догадывалась, что одно из самых незначительных.
О себе она не знала почти ничего, и всё, чем располагала, это одним-единственным куском жизни, грубо вырванным из контекста.
«Хорошо, конечно, что вообще удалось вспомнить хоть что-то – во всяком случае, я не ползаю сейчас на том лугу, как безмозглая амёба… Что мне известно? Я знаю, что меня зовут Алиса, и что некоторое время назад я находилась совершенно в другом месте. Я нашла в буфете старинную настольную игру и стала в неё играть, а потом каким-то образом перенеслась сюда… Но куда же девалось всё остальное? Вся моя жизнь?»