Легенды Оромеры. Великий Орёл
Шрифт:
Крюк с поводьями дополз до середины яслей и замер. Для Дэвгри оказались в свободном доступе как зерно, так и вода в тазу. Кобылка шагнула к воде и стала пить. Видимо, вода показалась ей очень вкусной, и лошадка подняла голову лишь отпив примерно четверть таза. Что-то снова звякнуло и лязгнуло, и стержень с зелёным флюгером, наклонившись, упал куда-то за бутыль, а на его место поднялся такой же, только с красным флажком. Где-то захлюпало, булькнуло, и уровень воды в тазу восстановился. Флажок снова сменился на зелёный.
«Пока за поилкой следишь — все глаза проглядишь. На всё остальное чем смотреть станешь? Здравствуй, малыш! Всего несколько зим пролетело — а как выросла, похорошела! Среди бела дня — узнаёшь меня?» - неуклюже продекламировал уже знакомый голос, идущий, как показалось
****
Девушка рассмеялась и осторожно пригладила взлохмаченные перья на голове совы. Сыч непокорно встряхнулся, вернув «причёску» в прежнее состояние, спружинил на длинных лапах, подскочил над землёй на пару пядей, и, поймав крыльями восходящий поток, бесшумно умчался куда-то за деревья. Каркающий голос с секундным запозданием многообещающе проскрипел: «Я щщас...» Эмилия убедилась, что голос действительно не имел собственно к гортани птицы никакого отношения, говорил какой-то очередной хитроумный механизм. Очень немногие перевёртыши умудрялись «обучить» человечьему языку свою звероформу, а птицы — в особенности. Кому посчастливилось родиться со звероформой врановых — тому посчастливилось. Но гортань других птиц не была приспособлена к воспроизведению человеческой речи.
Пока Эмилия размышляла о речевых способностях звероформ, из зарослей выбрался человек. Он был высокий, худой и весь какой-то нескладный на вид, словно позвоночник, руки и ноги у него были на верёвочных петельках, как у смешного скелета Леви, которого привозил с собой на занятия по естествознанию старый учитель Остен. Голова человека напоминала голову недавней совы: такая же взлохмаченная, с таким же весёлым и суматошным взглядом глубоких тёмно-карих глаз с яркими жёлтыми зрачками. Говорят, будто совпадение каких-либо характерных черт человеческой и звериной форм у перевёртыша означает необыкновенно крепкую и глубокую внутреннюю связь между формами. По слухам, такие перевёртыши могут переносить даже часть восприятия окружающего мира из одной формы в другую, так, словно они постоянно находятся в двух ипостасях одновременно. В общем, в человеке, появившемся из леса, безошибочно узнавался пещерный сыч. Или наоборот, в том сыче, что пару минут назад видела Эмилия, присутствовали все основные черты этого человека.
Человек был одет в бриджи цвета пожухлой травы и такую же жилетку, накинутую на голый торс. Шею украшал длинный зелёный шейный платок. Внешность полностью соответствовала прозвищу Чудак. В руках Чудак держал широкую защитную панаму. Был он босиком, причём, судя по состоянию его ног, они вообще имели о существовании обуви весьма смутное представление. Человек подошёл к Эмилии, приложил руку с панамой к груди и склонился в приветственном поклоне. Получилось примерно как у куклы-марионетки, изготовленной в полный человеческий рост.
– Привет. Оддбелл Блэст, к Вашим услугам, миси, - на южный манер представился Чудак, затем слегка смутился, нахлобучил панаму на растрёпанные вихры, (в тот момент Эмилия могла поклясться, что на голове Оддбелла торчали не волосы, а совиные перья!), и лихо козырнул двумя пальцами. Надо сказать, этот жест получился у него куда естественнее и непринуждённей, чем предыдущий поклон. - Эмили, племяшка! Это... Как же я рад тебя видеть! - «настоящий» голос у дядюшки оказался чистым, звонким и задорно-мальчишечьим.
– Ой! Чего ж мы с тобой это... Торчим тут? Не авеной же нам угощаться, после дальней утренней дороги!
Эмилия улыбалась. Дядющкино хлопотанье располагало к этому. Она хотела возразить, что какая же это дальняя дорога — десяток миль, так, прогулка перед завтраком — но Оддбэлл подхватил девушку под руку и повлёк в глубину парка, балагуря что-то о коллагеновой диете и сорговом пудинге с креветками
– В ногах мало проку, верно? Лучше быстро приехать к завтраку, чем медленно прийти к обеду, а?
– дядюшка вытянул шею, склонив голову на бок почти перпендикулярно к нормальному положению, и подмигнул. Эмилия снова поразилась сходству перевёртыша с его звероформой. Оддбэлл потянул за начищенную рукоятку рычага, торчащую из-под трубы. Опять залязгало, зашипело, раздался глухой хлопок, и в боку трубы, выпуская струйки и небольшие облачка пара, прерывисто отползла в сторону целая секция, открывая маленькую двухместную кабинку с парой мягких кресел, расположенных лицом друг к другу, поручнем посередине и маленьким газовым фонарём на низком потолке. Эмили вопросительно глянула на дядюшку, и, получив подбадривающий кивок, пригнулась и залезла внутрь. Кресло, впрочем, оказалось неожиданно удобным, а сама кабинка — какой-то тёплой и уютной, словно домик, который Эмилия с дочкой своей няни устраивали в детстве под обеденным столом в Малой зале. Тогда стол казался им необъятно-огромным, но теперь Эмилия понимала, что места под ним было едва-ли больше, чем в этой кабинке.
Дядюшка забрался следом и умостился на противоположном кресле, сложившись при этом на манер колодезного «журавля». Дверь с шипением встала на место, причём, от внимания Эмилии не ускользнуло, что двери оказалось две — в самой трубе своя, а у кабинки — своя. Снова раздался приглушенный хлопок, затем послышался шепелявый свист, и кабинка плавно тронулась с места. Эмилия, сидящая спиной к направлению движения, по инерции чуть наклонилась вперёд и ухватилась за поручень. Скорость стремительно нарастала. Дядюшка сидел, развалившись в своём кресле. Улыбка на его лице явственно выражала гордость и удовольствие, а в шоколадно-янтарных глазах плясало целое семейство задорных чертенят.
С каждой минутой дядюшка Оддбэлл нравился Эмилии всё больше и больше. Девушка пожалела, что не общалась с ним до сих пор, ибо это общение сулило массу чудес и удивительных приключений.
Тем временем странная поездка закончилась. Ухнуло, зашипело, раздался короткий свисток, и кабинка остановилась так же плавно, как и тронулась в путь. Двери открылись, и глазам Эмилии представилось самое удивительное жилище из всех, которые ей доводилось видеть за свою пятнадцатилетнюю жизнь. В привычном понимании «домом» это сооружение назвать было нельзя. Сверкающая заклёпками, выпускающая облачка пара и дыма постройка внешне напоминала нечто среднее между грибом и лежащей на боку раковиной земляной улитки, только сделанной не из перламутра, а из бронзовых и медных листов. Из спирально завивающихся округлых боков то тут, то там торчали суставчатые трубы, поблёскивали зеркала и стёкла маленьких окошек, разбросанных по поверхности безо всякой видимой системы. Очевидно, фасадную часть «ракушки» венчала широкая арочная дверь, напротив которой и находился выход из кабинки - конечная станция фантастической «трубодороги». Снова склонив голову и подмигнув, дядюшка Оддбэлл циркулем вышагнул наружу, и Эмилия последовала за ним, даже не дождавшись протянутой руки. Едва оглядевшись, девушка радостно взвизгнула и вприпрыжку бросилась навстречу очередному увиденному чуду. Последние остатки солидного войска светских приличий, так заботливо муштруемого матушкой и гувернантками, исчезли, превратившись в весёлую ватагу короткоштанной деревенской ребятни. Ещё бы! Ведь во дворе удивительного медного дома кувыркалась, играя, целая стайка крупных полосатых котят. Но даже это было бы не столь уж удивительно, если бы выводок дикой лесной кошки не играл с «выводком» механических зверьков, чьи спинки отливали бронзой и поблёскивали заклёпками так же, как дом, за округлыми стенами которого, очевидно, и были созданы эти металлические чудеса!