Лего
Шрифт:
— Это несправедливо, нечестно! — вскричала она со слезами на глазах и, чувствуя, что сейчас вовсе разрыдается, выбежала во двор.
Там, сморкаясь в платок, она в сотый раз сказала себе: он мучает меня, потому что мучается сам, надо делить с ним муку и не роптать.
Снаружи было совсем не так, как в доме. Светило деликатное осеннее солнце, из палисадника доносился запах гелиотропов, вдали посверкивало море, словно находившееся выше берега, и слезы высохли. Антонина Аркадьевна стояла, зажмурившись, впитывая тепло и свет, ей хотелось ни о чем не
Послышался скрип колес, звяканье сбруи. По улице ехала городская коляска. В ней, обмахиваясь соломенной шляпой, сидел широкоплечий человек в холщовой блузе и вертел головой.
— Стой! — громко сказал он извозчику, глядя на высокие подсолнухи, торчащие над плетнем. — Подсолнухи. Должно быть, здесь.
Он спрыгнул на землю. По саквояжу в руке Антонина Аркадьевна догадалась, что приехал новый доктор.
2
Картузов, как коротко представился врач, лишь после вопроса об имени-отчестве назвавшийся Егором Фомичом, очень не понравился Антонине Аркадьевне своей невоспитанностью. Моя в тазике крепкие, хищно быстрые руки, он тихо насвистывал, будто был в комнате один. Спрошенный, не утомился ли он дорогой, лишь дернул подбородком, как если бы отгонял муху. Вместо ответа сказал: «Мой загородный визит стоит семь рублей плюс извозчик. Вас предупредили?».
Весь он был какой-то налитой, будто накаченная до предела велосипедная шина, загорелый и обветренный до картофельного оттенка, и пахло от него не так, как пахнет от докторов, не лекарствами, а ветром и полынью.
Перед осмотром Картузов нацепил на нос стальные очки и только теперь сделался хоть немного похож на врача. Больного он щупал, простукивал, прослушивал бесцеремонно, словно имел дело с неживым предметом. Отрывисто давал приказания: «Спиной… Дышать… Не дышать… Левую руку вверх… Покашлять…».
Видя, что муж еле сдерживается, Антонина Аркадьевна нервничала.
В конце концов Климентьев, даже голым по пояс сохранявший надменность, язвительно спросил:
— А позвольте узнать, вы называете себя не «Георгием», а «Егором» из принципиальных соображений? Обозначаете близость к народу?
— Как в детстве звали, так и зовусь, — рассеянно ответил Картузов, зачем-то разглядывая синеватые ногти больного. — Мой батя был лавочник, до двадцати лет состоял в крепостном звании… Горловые кровотечения уже начались?
— Нет-нет, упаси боже, — быстро сказала Антонина Аркадьевна, чтобы муж не отпустил еще какую-нибудь колкость. — Есть кровохарканье, но Архип Семенович говорил, что оно должно прекратиться.
— Какое там прекратиться. — Неприятный человек хмыкнул. — Вы вот что, милостивый государь. Если хлынет кровь, перво-наперво, не паникуйте. У некоторых мнительных больных от испуга случается сердечный припадок, а этого нам с вами не надобно. Делать нужно вот что…
Он обернулся к Антонине Аркадьевне, но Климентьев напряженным, тонким голосом воскликнул:
— Как вы смеете, черт бы вас побрал!
Дальше произошло страшное. Слово «немедленно» перешло в бульканье, у Климентьева выпучились глаза, а потом и губы, меж которых ручьем хлынула темная кровь и полилась по подбородку.
Антонина Аркадьевна пронзительно вскрикнула.
— А вот и оно. Очень кстати, что я здесь, — спокойно произнес Картузов, снимая и пряча очки. — Перестаньте кричать. А вы, сударыня, делайте что говорю.
С этими словами он крепко взял за локоть больного, который тщетно закрывал рот ладонью — меж пальцами всё текла кровь, и потащил к дивану.
— Сесть. Полуоткинуться на спинку. Сесть, я сказал! Не ложиться! Эй, вы! — Полуобернулся к Антонине Аркадьевне. — Рукомойный тазик. Растворите в кувшине с водой две столовые ложки соли и принесите.
Она заметалась по комнате, не зная, какое указание выполнить раньше, и Картузов показал пальцем на тазик.
Минуту спустя Климентьев то глотал из кувшина, то выплевывал воду. Сначала почти красная, постепенно она становилась светлее. Антонина Аркадьевна трясущимися руками разогревала самовар — ей было велено приготовить грелку.
— Приступы кровотечения будут случаться всякий раз, когда туберкулезный процесс разрушает более или менее крупный кровеносный сосуд, — говорил доктор деловито и буднично, от чего Антонине Аркадьевне стало немного спокойней. — Это на данной стадии нормально. Держите наготове кувшин с подсоленной водой — на подоконнике, где нагревает солнце. Самовар всегда должен быть на парах, грелка рядом. После того как извергнутая кровь выйдет, можно лечь. И попить микстуру, которую я выпишу.
— Сколько? — спросил Климентьев едва слышным голосом, боясь, что снова хлынет кровь. — Сколько времени мне осталось?
— А это в значительной степени будет зависеть от вашего поведения и настроения. Не валяйте дурака — не утомляйте себя физическими нагрузками и самозапугиванием, тогда еще поживете. Так. Теперь на спину. Подушек сюда, побольше! Грелку — в ноги, — приказал он Антонине Аркадьевне. — Сейчас я накапаю лауданума, пусть час-другой поспит.
— Умоляю, не уезжайте, побудьте еще, — прошептала Антонина Аркадьевна, когда муж, выпив лекарство, почти сразу заснул, скорбно смежив веки и сделавшись похож на мертвеца, отчего ей стало страшно.
— В сущности ничего интересного уже произойти не должно, — пожал плечами Картузов, но посмотрел на ее жалко моргающие глаза и вздохнул. — Ладно. Однако извозчик столько ждать не будет, придется его отпустить. Как я потом вернусь в город?
— Я найду, я договорюсь, — обрадовалась она. — И вам заплачу за ваше время. Вдвое!
Картузов сдвинул густые брови, и на лбу образовалась складка.
— Я вам не прислуга. У меня тариф. Заплатите, сколько было сказано: семь рублей плюс рубль извозчику, который меня привез. Если хотите, можете дополнительно сделать пожертвование в кассу помощи ссыльным.