Лего
Шрифт:
— Моя ясновельможна пани, моя крулева, — поклонился ей банкомет, забирая выигрыш. — Угодно пану метать самому?
Они поменялись. Поляк поставил на бубнового короля. Пиковый, брошенный Олениным, лег влево.
— То добрже, — улыбнулся в подкрученные усики Тодобржецкий.
Раздосадованный и раззадоренный, Константин Дмитриевич немедля повысил ставку, чтобы хватило отыграться и выручить монисто.
Десять минут спустя, проиграв все деньги из пачки, он сидел остолбенелый, слыша звон в ушах.
Поляк придвигал и пересчитывал бумажки. Монисто лежало на зеленой поверхности. На серебряной монете посверкивал солнечный луч, остальные монеты
Растерянно обернувшись на Агафью Ивановну, Оленин увидел, что ее нет ни за столом, ни в зале.
— Куда вышла сидевшая со мною дама? — спросил он.
— Какая дама? Пан сидел за столом один, — холодно ответил поляк. — Угодно ль вам играть еще? Коли нет, я продолжу понтовать с этими господами.
— Я поставлю вот этот перстень! Против мониста! — воскликнул тогда Константин Дмитриевич, хватаясь за безымянный палец.
Кольцо было повернуто кверху словом NADA.
— На мелочь не играю, — был ответ.
Оглушенный, пошатываясь, Оленин направился к выходу. Проходя мимо горца, всё стоявшего неподвижно в ожидании платы, слегка задел его рукавом и не заметил этого.
Дикий человек отстранился, даже не повернув головы. Он смотрел на поляка.
У выхода Константина Дмитриевича окликнул спускавшийся из номера по лестнице Герасим.
— Неси вниз чемоданы. И ни о чем не спрашивай! — крикнул Оленин сердито, как если бы слуга был перед ним виноват.
Ногаец, которому давеча было заплачено десять рублей, еще не уехал. Он поил лошадь у колодца.
— Эй! — позвал Оленин. — Я передумал. Мы едем с тобою в Темрюк. Нынче же!
Такому как мне только и место, что в Темрюке, подумалось Константину Дмитриевичу без горечи, а с безразличием. Туда моей жизни и дорога. У кого конец — делу венец, а у меня Темрюк — жизни каюк. Не вышло TODO, получай NADA. И черт с тобой.
СОН АГАФЬИ ИВАНОВНЫ
В начале октября 186… года, в шестом часу пополудни, когда южное солнце еще высоко светило в небе, по скрипучей лестнице довольно дрянного трактира, который располагался на почтовом тракте из заштатного городка Т. в уездный городишко, начинавшийся на ту же букву — а впрочем что уж таинствовать, на дороге из Тамани в Темрюк, бодро стуча каблуками поднимался довольно красивый, хоть и несколько потрепанный господин в как бы военном, а в то же время статском сюртуке с гусарскими бранденбурами. Худое и узкое, немного лисье лицо светилось довольною улыбкой, нафабренные усики закручивались кверху наподобие торчащих из петушиного хвоста перьев; в одной руке бодрый господин держал только что истребованную в буфете бутылку шампанского вина, в другой два бокала. На втором этаже, где находились нумера, напевая приятным тенорком «Еще Польска не сгинела», он стукнул в одну из дверей локтем и крикнул:
— Отвори, кохана! У меня руки заняты!
Дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина, внешность которой — а впрочем не только внешность и даже не в первую и не во вторую очередь внешность — заслуживают подробного описания.
Агафья Ивановна (так ее звали) относилась к разряду женщин, каких другие женщины никогда и ни за что не признали бы красивыми, найдя тысячу изъянов в ее лице и фигуре, но мужчина, почти любой,
— Явился наконец, — неласково молвила Агафья Ивановна. — Ишь, шампанское притащил. Недосуг мне вино пить. Хочу съехать отсюда. Противно здесь. Собирайся!
И, повернувшись, пошла в комнату, неслышно, по-кошачьи, а вернее сказать по-тигриному, ступая своими длинными ногами.
Кое-как затворив дверь без помощи рук, ее сожитель (всякий мало-мальски опытный человек сразу угадал бы, что эти двое не супруги), нисколько не обескураженный холодным приемом, весело воскликнул:
— Нельзя нам не выпить шампанского! Иначе фарту не будет! Благодаря тебе, моя крулева, я взял 840 рублей!
Он поставил бутылку и бокалы на стол и потряс вынутыми из кармана кредитками, а потом попробовал закружить Агафью Ивановну, опять запев «Мазурку Домбровского», но сильные руки оттолкнули его.
— Сказано: недосуг мне. Складывай чемоданы, Аркадий. Мы съезжаем!
— Забудь про Аркадия, черт тебя дери! Зови меня «Тадеуш» или «Тадек», — сдвинул брови красивый господин, внезапно утратив польский выговор. — Подслушает кто-нибудь, выйдет беда.
Пожалуй, здесь надобно прерваться, чтобы объяснить отношения между моими героями, а то читатель, верно, пришел в недоумение, как это человек может сделаться из Аркадия Тадеушем, как это можно вдруг перестать быть поляком, и почему то женщина командовала мужчиной, а то вдруг он начинал ей выговаривать, да еще с «чертом».
Дело в том, что мои герои — в литературном, а отнюдь не в возвышенном значении этого слова, ибо люди они были нисколько не героические, а совсем, совсем напротив — так вот мои герои вели весьма необыкновенный образ жизни и соединяли их весьма непростые обстоятельства, притом зародились эти обстоятельства (назовем их так) не нынче, а тому четыре года, когда Агафье Ивановне было всего осьмнадцать лет.
…Нет, я уже вижу, что начать нужно еще раньше, с самого начала, то есть с явления на свет Агафьи Ивановны, иначе читатель вовсе запутается.
* * *
Происхождение Агафьи Ивановны было неизвестно и ей самой. Она была натуральный подкидыш, ее в самом прямом смысле подкинули на крыльцо в губернском городе С., однако же подкинули очень и очень неглупо, не к первым попавшимся людям, а под двери одному господину Городищеву, человеку доброму и богомольному, к тому еще и бездетному. Городищев с супругой каждую весну ездили по дальним монастырям, просили Богоматерь дать им сына или дочь и весь город о том знал. Так что расчет безвестной роженицы был куда как хитер. Супруги приняли младенца за удовлетворение их молитв и воспитали девочку совершенно как собственное дитя, с любовью и добром.