Лёлита или роман про Ё
Шрифт:
Но исковерканная изустно, его простипома звучала побеспощаднее проститутки, а проститутка, господа присяжные, была в те поры словом бранным, окончательным, не допускающим ни дискуссий, ни оправданий. Жёстче звучало, разве что, Сахаров. Или Солженицын…»
Что это, спрашивается, такое?
А это, представьте, начало ещё одной книги. Я позволил своему Антону свет Павловичу сочинять собственные письма к учёному соседу. Это ведь так мило — роман в романе. Мило и хитроумно — закрутить две независимые сюжетные линии, протянуть их, сколько удастся, и только в самом уже финале взять и пересечь, как две эвклидовы прямые. Так пересечь, чтобы шары на лоб и искры из глаз: ах вон оно что!..
У меня даже название для такого вкладыша лет десять
Правда, чем и на что он там, в лесу, испражняется, я ещё не додумал. Но давайте так: охота неволи пуще, приспичит писать — на бересте будешь грязью корябать. Люди вон в тюрьмах умудрялись… Ой да ладно, какая ещё береста — подложу-ка я ему в кармашек записнушку с обычной ручкой, пусть строчит, пока паста не кончится, а там и поглядим.
И допущенного до самостоятельного творчества Антоху приподняло и понесло:
«Роза — такое её имя.
В честь бабушки, наверно. Неспроста же обе Розы?
А бабушке повезло в честь фройлен Люксембург. Тогда это было в ходу. Хуциев вон вообще Марлен, и даже странно, что в космос, когда приспичило, послали обычного Юру…
Короче, с именем Розе несколько не свезло. Даже капитально не свезло, если кому доводилось засиживаться с ней в районе литра и выше. В такие нечастые к её чести вечера спич о Розином имени неминуем. К середине второго литра всплывает новая тема: она, Роза — хоть и Роза, а не татарка. И, если на то пошло, может показать лобок. Он не бритый (ну, слышала где-то Роза, что у татарок бритый). Бывалые собутыльники отмечали, что аргументом этим Роза ни разу не пренебрегла. Правда, и до демонстрации, по слухам же, ещё не доходило, хотя люди попадались не только настойчивые, но и во всех отношениях достойные.
Во всех — конечно, гипербола. Так говорится, но не бывает. И, похоже, я оказался первым, кто, не будучи перегружен вышеупомянутыми достоинствами…»
Тут Томка не сдержалась: а чего это вы там записываете? — Не переживайте, не про вас, дорогуша. — А про кого? — А про кого надо, про того и записываю. — Ну и пожалста! и скрывайте себе на здоровье! — Да уж без вашего как-нибудь разрешения. — Да сколько угодно, какие мы деловые, на хромой козе не объедешь! — Не подъедешь. — Да вы не отвлекайтесь, сочиняйте… И уложила Лёньку, и сама улеглась: задницей к Тохе — на, мол, тебе! нравится?
Тохе нравилось. И, посозерцав с минуту выставленный для впечатления филей, он начертал:
«…умильно и полжизни незабываемо: ты в ней, а она, умудряясь придать голосу достаточно ровности, ласково врёт жужжащему из твоей трубки мужу, что вот уже, дескать, едет, едет, и, видимо, скоро будет. И ты успеваешь задуматься, а нету ли в этом будет второго, как раз твоим ушам адресованного смысла? Потому что едете вы с ней в довольно специфическом направлении, и даже отвлекаясь на эту маленькую ложь, она не может не чувствовать, что будешь с секунды на секунду именно ты… И нет чтобы с гордостью и придыханием вспоминать о том, чего многим и сниться не пыталось — неуёмное нутро начинает глодать гаденький червь сомнения. Кто же, мамочка моя дорогая, был больше оплёван этим чудовищным актом лжи? Ни о чём не догадывающийся (да хоть бы и догадывающийся, чёрт уже с ним, счастливым за скобками!) жужжунчик, или ты, на глазах, ушах и буквально неважно на чём у которого эта мерзость и происходит?..»
Так, Палыч, — это я уже не ему, это я себе — какое-то не больно священное писание у тебя получается.
Ты чего, милый? Спермотоксикоз замучил, да? В башку ударило? А ну-ка, завязывай с задами, профильным займись! О высоком давай, о вечном.
Полтора следующих часа дум о высоком завели в предсказуемый тупик: на фига Христос, ежели над ним уже есть один Безымянный? Получается, что Иисус вроде замминистра: при должности, но
Ой, знаю, знаю: троица! Основа основ и головоломка головоломок. Такая, что не только чужие — своих половина взартачилась: где это видано, чтобы сын с отцом одновременно — «предвечно» — появились? Тоже нам сверстнички… Тогда уж как братья бы, что ли, проходили…
А ещё дух этот… Дух-то зачем? Почему ни о каком духе в передних книжках ни полслова? Как у вас вышло, что сын о нём ни разу не обмолвился? Про отца день и ночь талдычит, а про третьего близняшку молчок. Откуда тогда — дух?
А оттуда, ваши преосвященства, что нечего задним числом подгонять, вот откуда! Триста лет вы этот тришкин кафтан кроили, потом ещё полвека ратифицировали, а отмаз получился до того корявый, что не докопаться — себя не уважать.
Конкретных вопросов хотите? Их есть у меня.
Для начала: что значит Всевышний, если все трое равны? Оно понятно: сами не люди, и всё с ними не по-людски. Но я же не сосуществованием их неслитно-нераздельным интересуюсь даже, это уж чистой воды высшая математика, у меня вопрос из начальной школы: главный среди равных — это как? У вас у самих-то укладывается?..
А очень даже укладывается, отвечают: огонь и свет — два в одном. Но огонь главней. Христос, он ведь кто — воплощение. Рабсила и картинка. Отца ж никто не видал, а показать его людям надо. Ну для визуального эффекту хотя б…
А вот тут тпру, ребят! Как это, простите, никто не видал? А Моисей с Аароном уже не в счёт? Чёрным же по белому: залезли на гору, а тот им возьми да и явись…
Э-э-э, говорят: эти двое действительно не в счёт, они ангела видели. А ангел — так, пешка. А надо, чтоб ферзь. Давайте-ка мы вам как туземцам, на пальцах. Вот — Солнце: обло, озорно и напрочь непредставимо таким, какое на деле. Непостижимо, в общем, умом смертного. А диск на небе в рупь размером, который мы непосредственно лицезреем, вон он, кругленький, светленький, движется, лучами играет — евойный образ. Как бы схематическое изображение удалённого от нас на полтораста миллионов вёрст жёлтого карлика. Так же и с богом: само светило — отец небесный, а то, что глаз восприемлет — сын…
Ой, до чего поэтично! — Правда? — Более чем! А духа как сюда привязывать собираетесь?
Духа-то? Да ещё проще: дух — это тепло, которое мы чувствуем, когда глаза жмурим и ни отца не разумеем, ни сына не наблюдаем. Классно? — Не то слово! Вот только туземцам-то это, может, и классно, но зачем нам, более-менее образованным людям, всю эту канитель про обло-непредставимо втюхивать? Знаем мы, что такое Солнце, и безо всей этой вашей престидижитации. Этак вон их сколько можно напридумывать, производных-то: листочки, которые от света зеленеют, жучки, которые листочками питаются, а ими — щеглы всякие, ласточки и т. д. Тут уж не троица получается, а тот самый легион!.. Может, хватит нас уже за туземцев-то держать? Чего вы нам букварём в нос тычете — мы физику квантовую штудировали. Давайте-ка как взрослые со взрослыми. Или слабо? Ну вот айдате, айдате по пунктам. Читаем догму: сын был всегда. Да? Правильно понимаем? — Да. Правильно. — Тогда следите за ходом мысли. Был он был, и вдруг юридическому его папаше объявляется, что Иисус, когда родится, будет — понимаете? только ещё БУДЕТ — когда РОДИТСЯ — не его сыном. Уже ведь шарада. Во-первых: для чего вообще Иосиф этот с посохом его расцветшим во всей истории надобен? Во-вторых: какого ляда целому Всевышнему перед каким-то Иосифом отчитываться? А ведь тут и там: я СДЕЛАЮ его первенцем, таким, сяким, немазаным… Десятки заявлений лично господа бога о том, что делание ещё впереди. Зачем? вот просто объясните: зачем ему сына делать, если тот уже есть и одного с ним года? Какова цель сего изврата: существует всегда, но при этом вот-вот родится? Вас не затруднит ещё разок — прямо на пальцах, как в детском саду? Ради такого представления мы даже готовы пару лишних минут туземцами побыть…