Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

Краус Тамаш

Ленин открыл намерение великодержавного покорения России и в деятельности Франции и Англии. [1004] Видя за Деникиным и Колчаком деятельность «англо-французской оси», Ленин точно так же считал представителем нового, версальского «империалистического мирового порядка» и Пилсудского, который был готов принять участие в разделе России. С точки зрения государственной политики одной из целей похода на Варшаву для Ленина была демонстрация силы Советской России, нового государства, которое не желало подвергаться бесконечным унижениям со стороны Антанты. Ленин чувствовал, что Антанта слабеет, так как не смогла обеспечить единую базу для русской контрреволюции. Страны Антанты не смогли объединить своих сил и в финансовом отношении, причиной чего была прежде всего (как уже упоминалось выше) противоположность их интересов в деле ограбления и раздела России.

1004

Об этой роли англичан Ленин писал в начале июня 1920 г. наркому иностранных дел наркомвоенмору Троцкому. См.:

The Trotsky Papers. Vol. II. P. 358, 376, 378, 398, а также:

Krausz T. Bolsevizmus 'es nemzeti k'erd'es. P. 80–81.

Конечно,

Ленин уже с 1918 г. был убежден в том, что непосредственной целью Антанты является военная изоляция Советской России, а малые и средние государства сыграют роль средства достижения этой цели.

Позже Ленин разоблачил лицемерие и неприкрытую ложь западных держав, указав на то, что «отказ от интервенции» является неправдой, так как они поддерживают, больше того, науськивают эстонцев, финнов и поляков. Однако в речи на совещании председателей исполкомов Московской губернии 15 октября 1920 г. он уже говорил о противоречиях между французами и англичанами, которые не смогли объединиться для поддержки Польши, прибалтийских государств и Врангеля, так как Англии «невыгодно восстановление царской, или белогвардейской, или хотя бы буржуазной России». [1005]

1005

Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 350.

С другой стороны, Ленин расценивал польское наступление как возможный пример для соседних, вышедших из Российской империи государств, которые могут послужить для европейских великих держав плацдармом против Советской России. Поэтому он обдумывал политику реванша. В эту державную логику укладывался тот тезис революционной стратегии, по которому пришло время для превращения антиимпериалистической «оборонной войны» войны с Антантой в «войну наступательную».

Всю войну Ленин оценивал, исходя из этой концепции, его цитируемые ниже слова свидетельствуют о том, что он не смог переоценить своей позиции даже после поражения под Варшавой. «…Военное наступление Антанты против нас, — сказал Ленин в отчете ЦК РКП(б), — закончено, оборонительная война с империализмом кончилась, мы ее выиграли. Польша была ставкой. И Польша думала, что она, как держава с империалистскими традициями, в состоянии изменить характер войны. Значит, оценка была такова: период оборонительной войны кончился. (Я прошу записывать меньше. Это не должно попадать в печать). [70 лет и не попадало — Т. К.]. С другой стороны, наступление показало нам, что при бессилии Антанты военным путем задавить нас, при бессилии ее действовать своими солдатами, она может только толкать на нас отдельные маленькие государства, не представляющие военной ценности и держащие у себя помещичье-буржуазный порядок, только ценой тех мер насилия и террора, которые им предоставляет Антанта. Нет сомнения, что тот меньшевистский демократический капитализм, который держится еще во всех пограничных с Россией государствах, образованных из прежнего состава бывшей Российской империи, начиная с Эстонии, Грузии и т. д., он держится при помощи того, что доставляет Англия… Перед нами встала новая задача. Оборонительный период войны со всемирным империализмом кончился, и мы можем и должны использовать военное положение для начала войны наступательной. Мы их побили, когда они на нас наступали, мы будем пробовать теперь на них наступать, чтобы помочь советизации Польши. Мы поможем советизации Литвы и Польши, так говорилось в нашей резолюции…». [1006]

1006

В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 373.

Понятие «наступательной войны» в данном случае действительно выражало намерение «советизировать» территории, ранее принадлежавшие Российской империи, что показало постепенное и неизбежное слияние «революционного интернационализма» с великодержавными устремлениями. Сочленение этих двух, изначально разных явлений объяснялось политической и военной ситуацией, сложившейся во время гражданской войны, а также политическим рефлексом советских руководителей, исходивших из того, что Советская Россия ведет смертельную борьбу за выживание в «капиталистическом окружении», «в кольце империалистических, буржуазных стран».

В отношении Грузии, Эстонии и Латвии ранее была принята резолюция, отвергавшая военное вмешательство, что вызвало недовольство коммунистов этих стран. «Они, — вспоминал Ленин, — держали полные горечи речи против нас, говоря, как можете вы заключать мир с белогвардейскими латышскими палачами, которые подвергли виселице и пытке лучших латышских товарищей, проливавших кровь за Советскую Россию. Эти речи мы слышали и от грузин, но не помогали советизации Грузии и Латвии. И сейчас этого сделать мы не можем, нам не до того… По отношению к Польше мы изменили эту политику. Мы решили использовать наши военные силы, чтобы помочь советизации Польши… Мы формулировали это не в официальной резолюции, записанной в протоколе ЦК и представляющей собой закон для партии и нового съезда, но между собой мы говорили, что мы должны штыками пощупать — не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?» [1007]

1007

Там же. С. 373–374. Ленин подчеркнул, что по конспиративным причинам об этом нельзя было говорить и на конгрессе Коминтерна, поскольку он проходил открыто.

Под влиянием поражения под Варшавой Ленин выступил с резкой самокритикой по определенным вопросам. На IX партийной конференции многие выразили убеждение в том, что партийное и военное руководство преувеличило оппозиционность польских рабочих и крестьян, их ненависть к правящим классам и антифеодальную и антикапиталистическую настроенность и недооценило крестьянский патриотизм, национальное чувство, силу национализма, преданность новому польскому национальному государству. Этот факт признал и Ленин, видевший в нем важнейший опыт. Однако ранее советские руководители «революционного правительства Польши», например Ю. Мархлевский, тоже подчеркивали отрицательные

последствия пренебрежения местными особенностями, например тот факт, что отношение местного населения к направленным к нему чиновникам еврейского происхождения, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Большевистский руководитель Ф. Кон, хорошо знакомый с местными условиями, писал о том, что в местной администрации слишком много русских и евреев и что советское руководство не учло растущего крестьянского антисемитизма, который, как мы видели в предыдущей главе, появился и в рядах Красной Армии. Таким образом, поляки уже боролись не только против коммунистов, но и против традиционного русского угнетения, «поддерживаемого евреями», иначе говоря, советская власть приняла форму русского гнета. [1008] В глазах националистов евреи всегда казались представителями центральной власти и «предателями» местных интересов. Ленин видел в Пилсудском прежде всего представителя Антанты и в меньшей степени чувствовал то влияние на массы, которым польский вождь располагал по той причине, что в нем воплотились амбициозные мечты шляхетского и крестьянского национализма и мелочные, беспощадные черты русофобии, которая так характерна и для других областей восточноевропейского региона и причины которой, конечно, нужно искать главным образом в угнетательском характере царского самодержавия.

1008

Будницкий О. В. Российские евреи между красными и белыми. С. 478–479.

Вместе с тем здесь встает и другая проблема, указывающая на слабейший пункт практической и политической концепции Ленина: созрело ли в мышлении польских и западных рабочих требование «мирового революционного перелома», осознали ли они такую возможность в качестве собственного интереса? На партийной конференции Ленин смог лишь коротко коснуться этой проблемы. Как мы уже упоминали, один из ее аспектов заключался в том, что в Польше именно патриотизм повернул против советской власти и Красной Армии польских крестьян и рабочих, а между тем Ленину было известно такое явление по событиям в собственной стране в период Брестского мира. Ленин упомянул и о другом характерном аспекте проблемы, о том факте, что значительная часть западного рабочего класса еще «не созрела» для овладения властью, но видел в этом лишь субъективную «неподготовленность» и не подверг анализу причины этого факта, истоки этого явления. Он констатировал, что революционный большевизм не сумел проникнуть в культурную традицию рабочих масс Запада, но не располагал взвешенным социологическим анализом причин этого факта, а также причин внутреннего расслоения западного рабочего класса (не говоря уж польском). Может быть, именно поэтому он не понимал политической позиции английских рабочих. Наглядным и характерным доказательством этого непонимания является следующее замечание Ленина: «Когда у меня была английская рабочая делегация (26 мая 1920 г. — Т. К.) и я говорил с ней, что всякий порядочный английский рабочий должен желать поражения английского правительства, то они меня совершенно не поняли. Они состроили такие лица, которые, я думаю, не может схватить даже самая лучшая фотография. В их головы совершенно не вмещалась та истина, что в интересах международной революции английские рабочие должны желать поражения своего правительства». [1009]

1009

В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 374–375.

Характерно, что Ленин не чувствовал: для понимания его тезиса («поражение своего правительства») не хватает не только субъективно-интеллектуальных предпосылок — в Англии вообще не было жизненных предпосылок для формирования революционного самосознания, как это теоретически понимал и сам Ленин. В Англии, да вообще в буржуазных западных странах, столкновение рабочего класса с капиталом происходит иначе, чем в России. Речь идет не только о другом типе цепи «промежуточных звеньев», но и о такой исторически сложившейся, предпочитающей компромиссы ментальности, с которой Ленин в принципе мог познакомиться в годы эмиграции, больше того неоднократно пытался описать ее вместе с породившими ее причинами, но которую он на самом деле никогда не принимал и которая не пользовалась его симпатией. Во всяком случае, он хорошо знал, что на Западе развитие революции более «сложно» и идет «иными» путями. Настоящая сложность проблемы выражается в том, что сам Ленин критиковал левизну, помимо прочего, именно за пренебрежение региональными и национальными особенностями развития. В конце концов на заре новой эпохи все это было далеко не так просто, как кажется ныне даже некоторым историкам. Ленин уже во время заключения Брестского мира критиковал за абстрактность левых коммунистов, и именно в 1920 г. его наиболее живо занимала проблема «левизны, детской болезни коммунизма», однако, как мы уже подчеркивали, тогда, быть может, и он еще не осознал в полной мере реальное историческое значение пропасти, лежавшей между «теоретическим и практическим сознанием пролетариата». Следовательно, Ленин не сделал далеко идущих политических выводов из своей встречи с английской рабочей делегацией, а главное, не распространил опыт этой встречи на польский вопрос, а между тем с осени 1920 г. было уже совершенно ясно, что, повторим, национализм во всей Европе оказался сильнее социализма, даже учитывая, что между отдельными разновидностями национализма могли существовать большие различия.

На партийной конференции Ленин самокритично и разочарованно поставил под вопрос свое прежнее убеждение, что «в Польше хорошо развито пролетарское население и лучше воспитан сельский пролетариат, эти факты говорят нам: ты должен помочь им советизироваться». Он многократно подчеркивал, что причиной «катастрофического поражения» был «большой национальный подъем мелких буржуазных элементов, которые по мере приближения к Варшаве приходили в ужас за свое национальное существование». На конференции Ленин уже отметил, что польский промышленный пролетариат размещался далеко за Варшавой, которую занять не удалось, поэтому не было возможности получить конкретный опыт о степени его революционной готовности. [1010] (Как будто не могло считаться «конкретным опытом» отнюдь не революционное поведение большинства польских промышленных рабочих в предшествующий период!)

1010

Там же. С. 375–376.