Ленинград-28
Шрифт:
Даже потом, когда Юрий обнаружил в себе удивительную способность возвращать прошлое, вертеть его так и сяк перед мысленным взором, даже тогда картинка замирала, чтобы показать то единственное, что было в начале — качающееся пятно света да разбитые бетонные плиты аллеи. Ну, еще неприличное слово, которое кто-то заботливо вырезал умелой рукой на деревянной спинке скамьи.
В отделе кадров, куда Панюшин пришел за информацией, его встретили с прохладцей. Как оказалось, устроили Юрку под честное слово, причем со слов начальницы отдела оформлялся он самостоятельно, без чьей либо помощи. Услышанное повергало в оторопь — Панюшин словно родился на той треклятой скамье.
В паспортном
В словах служащих скрывался вполне ясный намек — на этом Панюшин решил временно приостановить поиски. Не хватало еще влипнуть в какую-нибудь историю. Куда безопаснее было дразнить старую самогонщицу, задавая, казалось бы, безобидные вопросы. Ловить хозяйку мазанки на мелочах оказалось проще простого — старуха путалась в воспоминаниях, словно ребенок, собирающий кусочки мозаики. Юрий даже начал находить в этом особое удовольствие. Под его пристальным взглядом, старая карга начинала сбиваться, называла неверные фамилии, тут же пыталась ввернуть новые, но Юрий не верил. Так бы и жил он дальше, пребывая в этом новом странном мире, вот только мир не стоял на месте.
— Что там? — пролаял в рацию Козулин.
В динамике еле слышно хрипнуло. Козявка выругался.
— Командир — протиснул голову в дверь один из бойцов — рации сдохли…
— Не было печали — впрочем, не сильно опечалился капитан. — Что со светом?
— Ищем — лаконично ответил осназовец и скрылся в темноте.
Юрий прижимался к холодной стене. Ему здесь было неуютно.
— Не тоскуй Юрок — догадался о чувствах Панюшина капитан. — Скоро все будем веселиться.
Вот в этом как раз Юрий не сомневался — очень скоро веселье затопит унылые помещения объекта. Веселиться действительно будут все и не только здесь. Быть может, малая толика веселья просочится наружу — на радость всем унылым мудакам.
— Стойте — прохрипел он.
Козулин напрягся.
— Пусти…
Юрий оттолкнул капитана — в узком проходе не разминуться двоим, и вывалился из туалета. В лицо дохнуло запахом гнили.
— Эй, герой, ты куда? — Козулин ухватил Панюшина за шею.
— Щитовая… знаю где… — он вырывался из цепких пальцев командира спецотряда, словно что-то там, в темноте, тянуло к себе, наперекор всем законам физики.
Козулин неохотно ослабил захват. Юрий выскользнул в темноту, которая вмиг перестала быть таковой. Плевое дело — пронзать темноту, что ярче тысячи солнц. Куда хуже найти себя в дрожащем круге где-нибудь в парке, на скамье.
Темнота сейчас была родной — Юрий зажмурился, но видеть не перестал. В сероватом свечении, он нарисовал границы нового мира — бетонные стены коридора, ржавую лестницу, что вела на решетчатую платформу, железные крюки, на которых лениво провисали, блестя смолистой кожей, электрические кабеля. Справа коридор обрывается шахтой грузового лифта, слева… нет, слишком далеко, не разобрать.
— Замерли все — Козулин осторожно выглянул из сортира. Это место было не совсем обычным, поэтому командир спецотряда не видел ничего зазорного в своей предосторожности.
Бойцы застыли на местах, сейчас Юрий ощущал биения красных брызг — сердца осназовцев гоняли по венам насыщенную адреналином кровь. Место изрядно действовало на
— Пошел… — это уже команда ему, Панюшину.
Юрий прокрался к лестнице, поднялся по железным ступеням. Вверху платформа была заставлена оборудованием — Юрий протискивался между приборами, переступал через толстые связки проводов. Каждый шаг отдавался пронзительным гулом. Ногами Юрий ощущал вибрацию платформы, в глазах же сквозь серую муть проступали расплывчатые очертания осточертевших приборов. Ближе к выходу (или входу — кому как нравится) платформа оканчивалась невысоким бортиком, неряшливо сваренным из металлических прутьев в палец толщиной. Сбоку уходила вниз еще одна лестница, точная копия той, по которой Юрий поднялся наверх. Можно было бы и не подниматься на платформу, но тогда пришлось бы пробираться внизу сквозь непроходимые завалы огромных деревянных ящиков, в которых хранилось черт знает что.
Вспомогательное освещение (только для верхнего, технического этажа — на котором они находились сейчас) включалось поворотом рубильника. Панюшин с трудом открыл дверку короба и потянул на себя рукоятку.
Брызнули нестерпимо яркие искры, и пару раз мигнув, зажегся желтоватый свет. Теперь можно было увидеть причину, по которой спецотряду пришлось вдоволь нахлебаться дерьма — коридор обрывался бетонной пробкой. Серая стена перегородила полукруг тоннеля. Там, за стеной, должна была находиться еще одна платформа грузового лифта — по ней раньше доставлялось оборудования для лабораторий. Сразу же у щитовой, Панюшин обнаружил небольшую железную дверь. Юрий толкнул ее плечом — узкий коридор обрывался уходящими вверх ступенями. Застывший бетон образовал неряшливые наплывы на ступенях — где-то там, выше, залили еще одну пробку, законсервировав вспомогательный проход — тот самый, где дверь с круглым штурвалом.
Назад Панюшин возвращался уже понизу — тусклые светильники горели через один, но все равно теперь можно было не бояться ушибов. Юрий карабкался через ящики, ломая голову над их содержимым. По всей видимости, в них находилось подготовленное к эвакуации оборудование. Что же помешало завершить начатое?
Память молчала, впрочем, Юрий и не надеялся на чудо. Всему свое время — будет день, будет пища…
Мир не стоял на месте, более того несся вперед головокружительными скачками, оставляя позади разную требуху — неудачников вроде Панюшина. Поначалу он пытался не отставать, но силы торможения, заложенные предыдущей программой жизни, не давали ни малейшего шанса. Сама жизнь рушилась на глазах. Старуха ожесточилась, и даже разговаривать начала сквозь зубы. Юрий дивился таким изменениям, но сам не препятствовал — ворочался только на продавленном диване, ощущая острые края пружин. Все в доме пропахло сивушными маслами — иногда Юрий сам замечал во рту прогорклое послевкусие. Дела на работе шли неважно. В конце сентября пришлось остановить одну из печей — ту самую, которую обслуживал Панюшин.
Жизнь вносила коррективы — на глазах у изумленного Юрки, кирпичный туннель разбирали хваткие работяги в брезентовых перчатках. Острые ломы вбивались в щели между огнеупорными кирпичами, сильные руки выворачивали стены.
На все про все ушло не больше пары дней. Все это время Панюшин слонялся без дела по цеху, отмечая признаки упадка. Что-то грозное нависло над производством. Рабочие шептались о возможных сокращениях, все чаще и чаще на территорию завода приезжали дальномеры, с заляпанными грязью номерами. Вывозили продукцию — грузили даже некондиционный товар.