Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
«Письмо от Гиви! С фронта!»
За следующей дверью — товарищ Исраэлян. У него, наверное, нет другого имени. Во всяком случае, все его называют только так — товарищ Исраэлян. У него что-то с ногой, он прихрамывает, а о себе говорит с уважением: «Я как старый чекист ответственно заявляю…» Позднее Федя узнал, что товарищ Исраэлян служил бухгалтером в милиции…
А в самом конце коридора — Додик. Ему пятнадцать лет, и с самого первого дня он взял Федю под свое покровительство. Водит Федю по окрестным улицам, рассказывает забавные истории. Федя гордится, что у него такой взрослый друг…
Через
С галереи по шаткой винтовой лестнице можно спуститься во двор. Когда-то посереди двора стоял фонтан. От него остались почерневшие мраморные плиты, да ангелочек с отбитым носом. Вдоль стены соседнего дома тянутся заколоченные гаражи. Ворота одного гаража как-то открываются, и Фединому взору предстает огромная машина. Под машиной на грязной подстилке лежит человек. Федя подходит к машине, трогает ее огромные фары.
Из-под машины высовывается голова.
— Ты кто такой?
— Я — Федя…
— Ты откуда?
— Из Ленинграда…
— Из Ленинграда? Ну, давай знакомиться.
Человек встает, вытирает руку о штаны, протягивает Феде.
— Я дядя Миша. Из Курска.
Федя замечает, что дядя Миша протянул ему левую руку. Правой руки у него нет. Пустой рукав засунут в карман.
Теперь Федя целый день во дворе. Помогает дяде Мише. Подает ему инструменты.
— Дядя Миша, как называется ваша машина? «Эмка»?
Дядя Миша морщится.
— Скажешь тоже, «эмка»! Это, брат, «линкольн»!
А Федя не отстает.
— Дядя Миша, а когда поедет ваш «линкольн»?
— Непременно поедет… Вот кончится война…
В темном закутке у тети Маши стоит сундук. Она там часто роется, перебирает старые вещи. Однажды подозвала Федю:
— Посмотри, что я нашла…
Федя подходит. Чувствует сильный запах нафталина.
Тетя Маша протягивает Феде длинную палку.
— Потяни за рукоятку…
Федя, крепко держась двумя руками, дергает за позолоченную рукоятку, и в руках у него оказывается длинный блестящий клинок.
— Что это? — спрашивает Федя.
— Офицерская шпага. Твоего прадеда.
Федя проводит рукой по блестящему лезвию. Внимательно рассматривает ручку.
— А что это за бляшка?
— Это герб, наш герб.
Федя показывает шпагу Додику. Они спускаются по винтовой лестнице во двор.
— Дядя Миша, посмотрите, что нашел Федя.
Дядя Миша внимательно рассматривает шпагу.
— Офицерская. Надо беречь.
Шпагу Федя не уберег. Не удержался, стал показывать соседским мальчишкам. Тогда в кино шли «Три мушкетера», и все мальчишки делали себе деревянные шпаги. А у Феди была настоящая.
Однажды пришел Гурам с соседней улицы. Пришел не один, а с целой оравой. Федя знал, что Гурам — вор, ему никто никогда не перечил.
— Покажи шпагу, — сказал Гурам.
Федя протянул шпагу. Гурам внимательно осмотрел ее с обеих сторон.
— Давай меняться. Дам за нее милицейскую шашку.
— Я не могу, — сказал Федя, — там мой герб.
— За герб дам еще фонарик-жужжалку.
— Я не
— Не хочешь меняться, возьму так.
Тут появился Додик.
— Гурам, верни шпагу! Она не твоя!
Гурам ответил, не поворачивая головы:
— Молчи, придурок!
Додик со всей силы ударил Гурама ногой в живот. Дрались молча. Додику порезали ножом руку. Метили в лицо, но он успел закрыться. Дядя Миша кому-то заехал монтировкой, но его ударили доской в затылок, и он упал. Через пять минут все было кончено. Шпана разбежалась. Дядю Мишу отвезли на «скорой» в больницу. Своей шпаги Федя больше не видел.
Во дворе Федя больше не играет. Они с Додиком гуляют по Тифлису. Спускаются по тенистой Лермонтовской к Куре. Крутыми извилистыми улочками выходят к серным баням. Переходят Мухранский мост, идут мимо мрачного Метехского замка. Когда проголодаются, заходят в пурню, знакомый булочник протягивает Додику свежий чурек. Они ломают и едят горячую лепешку…
Если спуститься по улице Паскевича, выйти на Вельяминовскую, а потом свернуть направо, то до Эриванской площади — рукой подать. Ходьбы минут десять — под горку. Федя, как и отец, и тетя Маша, называет улицы по-старому, по «довоенному». Кажется, только товарищ Исраэлян и говорит «улица Махарадзе», «улица Кирова», «площадь Берия». На Эриванской площади всегда много военных. Часовые с ружьями у дверей серого здания, там — штаб округа.
На другой стороне площади — музей искусств. У входа — доска. На ней написано по-грузински и по-русски: «На этом месте была православная духовная семинария, здесь учился великий И. Сталин». Как-то раз мама привела Федю в этот музей. Большие светлые комнаты, картины на стенах. Что такое семинария — Федя точно не знал, но спросить постеснялся. Ему казалось, что это что-то очень мрачное, церковное, как притвор в Сионском соборе — это недалеко — вниз по Мухранской улице и вбок от нее по переулку. Он был в этом соборе на Пасху с мамой и тетей Машей.
От Эриванской площади идет Головинский проспект — самый большой в Тифлисе. В его начале — длинный дом с колоннами. Когда-то это был дворец наместника — графа Воронцова-Дашкова. А сейчас — Дворец пионеров. Федя там выступал со своим классом. Они пели хором:
«Сталин — наша слава боевая…»
Федя любит гулять по Головинскому. Дома там большие и красивые. В Ленинграде, на проспекте Красных Зорь, тоже много красивых зданий. Но здесь дома другие — теплые, радостные. И люди кругом — веселые, беззаботные. Громко разговаривают, смеются. Кажется, и не догадываются, что где-то война, холодно и умирают люди…
Много красивых домов на Головинском проспекте. Вот — гостиница «Тбилиси». Вращающиеся двери с зеркальными стеклами, на улице стоит швейцар в ливрее. Если украдкой посмотреть в большое окно, можно разглядеть ресторан; вечерами оттуда доносится музыка и видно, как танцуют между столиками.
А еще дальше — оперный театр. Федя бывает там довольно часто: его приводят на утренники. Первый раз он услышал там оперу, это был «Фауст». Накануне отец подробно рассказал Феде содержание, а тетя Маша сыграла несколько мелодий на рояле. Опера Феде понравилась. Дома он изображал Мефистофеля. Накинул на себя плед, отвел руку и громко запел: