Ленька-активист
Шрифт:
— Заживем, ага, — хмыкнул другой, постарше, с угрюмым, изрытым оспой лицом. — Если доживем. Конца-краю этой войне не видать.
— А я слыхал, — вмешался третий, худой, чернявый, с хитрыми глазками, — что скоро деньги совсем отменят. Коммунизм же строим! Сначала нам, красноармейцам, и этим… совслужащим. А потом — и всем остальным.
— И как без денег? — спросил скептически настроенный рябой солдат.
— Ну как, известно как! По коммунистически! Каждому по потребностям, от каждого по способностям. Паек будут давать, а деньги — тю-тю. Вот это житуха будет!
— Деньги отменят? — удивился белобрысый. — А как же тогда? Без денег-то? На что ж тогда, скажем, бабу в
— Дурак ты, Сенька, — усмехнулся чернявый. — При коммунизме бабы сами давать будут, по разнарядке. А горилки будет — залейся, и не самогона мутного, а «казенки». Все общее будет, все народное. Захотел — пошел в магазин, взял, что надо, и никаких денег. Красота!
— А я вот думаю, — возразил угрюмый. — Что без денег — это плохо. Как тогда считать, кто сколько работает, а кто — лодыря гоняет? Все ж на шею сядут, работать никто не захочет. И начнется опять бардак, похуже, чем сейчас. Деньги, они, конечно, зло, но без них — никак. Порядок должен быть.
Разгорелся жаркий спор. Одни доказывали, что отмена денег — это прямой путь к светлому будущему, к равенству и братству. Другие сомневались, опасаясь, что это приведет к еще большей разрухе и анархии. Я слушал их споры, не вмешиваясь, и думал о том, что эти простые, неграмотные мужики, уже теперь догадывались о трудностях, которые потом, уже в моей, будущей жизни, станут камнем преткновения для всей нашей советской системы.
До Синельниково было не так уж и далеко, меньше часа езды. Когда поезд начал замедлять ход, подъезжая к какому-то небольшому расхлябанному деревянному мосту перед самой станцией, военком до этого дремавший в углу, открыл глаза и кивнул мне:
— Ну, паря, приехали. Давай, выпрыгивай, а дальше — пешочком. Тут недалеко, версты полторы не больше!
Я поблагодарил его и моих случайных попутчиков. Поезд по мосту ехал всего верст десять — двенадцать в час, но прыгать все равно было страшно — совсем рядом проплывали толстенные деревянные, пахнущие креазотом балки, влепиться в которые мне очень не хотелось, а помост под рельсами весь был искурочен снарядами. Тем не менее, приловчившись, я выпрыгнул. Каблуки громко стукнули по доскам настила, я по инерции пробежал несколько метров за поездом, и вот, я уже на твердой земле. Уфф… Доехал.
Станция Синельниково, когда я до нее добрался, представляла собой небольшой, но оживленный железнодорожный узел. Несколько путей, небольшое, но крепкое здание вокзала из красного кирпича, водонапорная башня, какие-то пакгаузы. Но сейчас здесь было необычно многолюдно и суетливо. Повсюду сновали военные — от простых красноармейцев до командиров с ромбами в петлицах, слышались отрывистые команды, трещали телеграфные аппараты, у перрона фыркал и пыхтел сизым дымом автомобиль. Чувствовалось, что здесь действительно находится какой-то важный штаб, центр принятия решений.
Штабной поезд разительно выделялся среди других своей солидностью. Он был составлен из больших салон-вагонов темно-зеленого цвета, с тщательно зашторенными окнами, у которых, несмотря на мороз, недвижно стояли на часах двое рослых, подтянутых красноармейцев с винтовками с примкнутыми, тускло поблескивавшими на солнце, штыками. Возле вагона курили и о чем-то разговаривали между собой люди в хорошо сшитых кожаных куртках, добротных военных френчах — очевидно, работники штаба. Да, это явно был он, штабной поезд Юго-Западного фронта, о котором говорил Костенко.
С независимым видом пройдя мимо, я затаился за углом пакгауза, наблюдая за этой деловитой суетой и лихорадочно соображая. Пробраться внутрь, мимо такой охраны, было почти невозможно, да и бессмысленно.
Раздумывая, как лучше все это устроить, я сразу отбросил мысль рассказать «всю правду». Нет, это было бы слишком наивно, слишком неправдоподобно. Он просто не поверит, примет меня за экзальтированного сумасшедшего или, хуже того, за провокатора, подосланного какими-нибудь его врагами. Но чем тогда я могу его «зацепить»? Насколько я знаю из исторических романов и кинофильмов, товарищ Сталин, вообще говоря, никогда не любил фантазии — это «человек дела». Значит, он ценит не всякие завиральные идеи, а конкретные действия. Что же, попробую-ка я показать лицом свои немногочисленные, но вполне весомые заслуги. Крушение «Дроздовца» — это не кот начхал. При желании можно сделать из этого факта далеко идущие выводы о большом будущем диверсионной борьбы на железных дорогах! Да и из «пионерской коммуны» можно сделать некий маяк, пропагандистский пример работы партии с молодежью! В конце концов, настоящие «пионеры», появившиеся примерно в это же время, активно продвигались как важная часть воспитания политически активной смены. Так, а если все эти идеи его не заинтересуют? Сходу, конечно, трудно что-то придумать еще. Ну да ладно, по ходу разговора попробую придумать еще что-нибудь. Как говорится, «война план покажет».
Устроившись за пакгаузом, я продолжал наблюдать за обстановкой. Преодолеть часовых я не надеялся — разумеется, никто не пустит в штабной поезд какого-то непонятного парнишку. Но вдруг Сталин выйдет на перрон покурить? По собственному опыту я помнил, что люди, безвылазно сидящие в вагонах, да еще и в такую жару, рано или поздно начинают испытывать непреодолимое желание «выйти размяться». Наверняка Иосиф Виссарионович — не исключение!
Время шло, а Сталин все не выходил. Постепенно я начал догадываться, что причина, по которой современные мне пассажиры выскакивают на перрон, для товарища Сталина не существует — ни про какие антитабачные правила пока еще и слыхом не слыхивали, а значит, он спокойно может курить в собственном вагоне. Ндааа… И что же мне делать?
Стемнело. На станцию опустилась душная июльская ночь. На перроне зажгли керосиновые фонари; они лениво горели, тускло освещая лишь небольшие пятачки вокруг себя. Перрон затих, замер в ожидании рассвета. Только изредка доносился далекий паровозный гудок или приглушенный кашель часового.
Но окна в одном из вагонов штабного поезда по-прежнему ярко горели. Желтый, теплый свет лился из-за плотно задернутых штор, словно маяк во тьме. Определенно, именно там сейчас работает Сталин! Еще в прошлой жизни я читал, что будущий Генеральный секретарь — «сова», любит работать по ночам, и под его ритм работы еще придется подстраиваться и партийным, и советским органам, и наркоматам!
Что же, теперь я примерно знаю, в каком вагоне он находится. Осталось лишь попасть туда.
И тут в моем мозгу возник отчаянный, безумный план. Раз нельзя войти через дверь, значит, нужно попробовать по-другому!
Глава 6
Поначалу мелькнула мысль пробраться по крышам вагонов, но я ее отбросил. Расстояние между вагонами слишком велико, придется перепрыгивать с крыши на крышу, и меня неминуемо обнаружат по стуку каблуков по гулкой деревянной крыше. Решил идти «низом» — под вагонами. Страшно, конечно, но в целом — безопасно: в отличие от дизельного или электропоезда, паровоз никуда не поедет внезапно. Сначала ему надо развести пары, а это очень небыстрое дело.