Ленька-гимназист
Шрифт:
Вскоре я выбрался на проулок пошире, вымощенный рыжим заводским шлаком. Здесь в утопающих в зелени участках стояли домики побогаче: все одинаковые, как один, крытые крашенным в зеленый цвет фальцевым железом. Удивительно, но тут стали попадаться деревянные столбы с характерными белыми фарфоровыми изоляторами и проводами. На этой улице имелось электричество.
Пыльный переулок привёл меня на железнодорожные пути. Взобравшись на насыпь, я оглянулся и обалдел от открывшегося простора: широченная река, настолько широкая, что противоположный берег едва просматривался в беловатой дымке. Где-то
«Что это? Волга? Днепр? Дон? Нет, Дон я видел — он поуже будет, и берега не такие крутые. Вернее всего — Днепр…»
— Лёнька! Эгегей! — ветер вдруг донёс до меня отдалённый мальчишечий крик.
Повернувшись в сторону, откуда до меня донесся этот зов, я увидел Гнатика и Костю. Они в паре сот метров в стороне что-то делали на железнодорожном пути. Костя, завидев меня, махал рукой.
Махнув ему в ответ, я отправился к ним навстречу.
— Ты шо, сбежал, что ли? — небрежным тоном спросил Гнатик. И, хоть в тоне его слышалось деланное равнодушие, что-то заставило меня понять, что непослушание взрослым здесь — нетривиальный поступок.
— Надоело в хате сидеть! — ответил я, напустив на себя небрежный тон. — Подумаешь, синяк!
— Ну ты отчаянный! — восхитился Костик, поблёскивая стеклами круглых очков. — Не надерет тебя батька-то?
— Мне вроде мамка запретила. Он сам ничего не сказал. Небось не надерет. А вы тут что делаете?
— Та гильзы шукаем. Тут их богато насыпано!
И он показал мне пригоршню блестевших на солнце латунных винтовочных гильз.
— И накой они?
— Да ты што? Этож французские, таких нету ни у кого! В расшибалочку на них сыграем, одна за две пойдёт, а то и за три! Давай, побачь вот в той стороне, еще должны быть!
Справедливо рассудив, что халява — она халява и есть, а с друзьями надо находить общий язык, я прошелся туда-сюда по путям, действительно вскоре заметив между тускло блестевших на солнце рельсов и рядом, в придорожной траве у концов шпал, несколько пузатых, еще пахнущих стрелянным порохом латунных гильз.
— Ну что, больше нету? — подскочил ко мне Игнат. — Жаль, право, жаль! Тут были еще орудийные, здоровые такие — да уж с придорожных домов хозяева все растащили!
— А им-то они зачем? — удивился я еще больше. То, что мальчишки играют с гильзами и даже используют их в своих детских расчётах, еще можно было понять. Но взрослые?
— Та их, кажуть, меняют на хлиб, чи на завод можливо сдать! — объяснил Коська.
Мысленно я вздохнул. Гильзы на хлеб… Господи, вот она, реальность Гражданской войны!
— Ну что, мож, купаться пойдём? — предложил Гнатик.
Окунуться в прохладную воду, действительно, очень хотелось. Весеннее солнце припекало вовсю, а одежда моя — не сказать, чтобы сильно летняя: рубашка с длинным рукавом, и полноценные брюки — никаких шортов. Но жгучее любопытство заставило меня отказаться от этой идеи.
— Может, походим туда-сюда по улицам? Посмотрим все, до гимназии дойдём…
— Тю, да на шо нам та гимназия? Она уж третий день закрыта, учителя боятся на службу ходить! — запротестовал Коська.
А
— Да хрен бы с учителями. Там могут быть какие ни есть интересности. Может, пушка стоит, может, еще чего! — неуклюже обосновал я свою мысль.
— А что, вдруг там оркестр поставили? — вдруг загорелся Гнатик. — Когда войска в город входят, первым делом завсегда оркестр на площади играет, чтобы повеселее было!
— Ну эт ты хватил! — авторитетно возразил Костя. — Оркестр играет тильки когда армия входит. Вот помнишь, австрияки входили — вот это было да! Чинно-благородно всё. А эти — это и не войска вовсе, а банда. Григорьев-то был красный командир, што перекинувси до белых!
— И вовсе не до белых, а за народ. Бить господ, жидов и большевиков!
— Ну что зря стоим, — перебил я их политический диспут, — пойдём да и посмотрим что к чему. Может, ребя… хлопцив каких знакомых встретим, гильзами похвалимся…
— Оську с Волькой?
— А хоть бы и так!
— Ну пойдём. Только куда? В Верхнюю колонию?
— Ну да, к центру, — неопределенно махнул я рукой, пока не очень понимая, что за такая «верхняя колония» и стоит ли идти именно туда.
— На проспект пойдем! Говорят, там григорьевцы штаб устроили.
И, порешив наконец, куда идти, мы шумной ватагой отправились вверх по улице, взбиравшейся на косогор.
— Как бишь эта улица называется? — небрежно, будто бы невзначай, спросил я у Коськи.
— Банный спуск. Ты шо, не отошов ещё от удара-то?
— Ну так… — пожал я плечами, и решил пока придержать язык за зубами.
Наверху нам стали попадаться всё больше кирпичные, двухэтажные дома. Некоторые, правда, смотрели на мир выбитыми окнами, другие выглядели вполне обжитыми — во дворах висело белье, слышались голоса. Люди на улице встречались разные. Женщины в платках, с усталыми, испуганными лицами, спешили по своим делам, стараясь не поднимать глаз. Мужики в картузах, рабочих пиджаках или просто рубахах навыпуск, шли хмуро, сплевывая под ноги. Но когда мы вышли на самую широкую, идущую параллельно берегу реки улицу, которая, видимо, и была тем самым «Центральным проспектом», обстановка изменилась. Она была шире других, с тротуарами, вымощенными камнем, и более солидными домами. Но и здесь царило запустение — многие витрины были разбиты, валялся мусор, вывески сорваны, а главное, почти не было людей. Причина такого малолюдства выяснилась очень скоро.
Не прошли мы и пары кварталов, как из-за поворота выехали трое конных. Всадники были в разномастной одежде — у одного бурка поверх гимнастерки, у другого — простая крестьянская свитка, у третьего — нечто похожее на офицерский китель, но без погон. На головах — папахи, фуражки без кокард. У первого, в бурке, за пояс был заткнут видавший виды, с полустёртым воронением наган, у другого за спиной болтался карабин. Красные рожи, глаза мутные — явно под хмельком — и все трое непрерывно лузгают семечки.