Ленька-гимназист
Шрифт:
Остановились мы только тогда, когда дом Колодзейского пропал из виду за поворотом пустынной дороги. Запыхавшиеся, перепуганные Нюся и Дора, казалось, сейчас упадут в обморок. Нюся снова заплакал, Коська, смешно морщась, тер спину.
— От же ж… старый хрен… — выдохнул он. — Солью… Больно, аж выть тянет! Ну, ничего, вот красные вернутся, тогда побачим еще, что будет с паном Колодзейским и его хатой! Это надо — по людям солью шмалять! Спалить его мало!
Но бравада в его голосе не сильно успокоила наших малолетних подопечных. Вновь мы оказались на улице, в темноте, голодные и
— Лёньк, а ведь я знаю! — вдруг хлопнул себя по лбу Костик. Его круглые очки интригующе блеснули в темноте. — Шалаш! Наш шалаш в плавнях! Помнишь, Лёнька, мы строили в прошлое лето? Там нас точно никто не найдёт!
Шалаш… Сколько не пытался я вызвать воспоминания из жизни прежнего «Лёньки», ничего так и не всплыло. Но ведь это совершенно понятно — подростки обожают устраивать такие нычки, где можно отдохнуть от докучливого родительского контроля и почувствовать себя самостоятельными. Нет ничего удивительного, что Лёнька с друзьями соорудили что-то вроде укрытия в густых зарослях камыша у реки!
Конечно, идея ночевать в плавнях была «так себе» — ночь в низине у реки обещала быть холодной и сырой, но это было лучше, чем ничего. В любом случае, и речи не может идти о том, чтобы бродить по улицам, рискуя нарваться на григорьевцев, или еще кого похуже!
— Ну, пойдём, — сказал я, пытаясь скрыть, что не знаю дорогу. — Мы тут не заблудимся в темноте?
— Тю, да развеж это темно? Луна как лампа светит! — оптимистично откликнулся Коська и, потирая еще болевшее от соли плечо смело зашагал вниз по улице.
Путь показался мне бесконечно-долгим. Шли молча, стараясь держатся темных закоулков. Плавни встретили нас сыростью, густым запахом тины и шелестом камыша. Костик уверенно пробирался по еле заметной тропинке, раздвигая высокие стебли. Вскоре мы вышли на небольшую полянку у самой воды, где под старыми, толстенными вязами и дубами виднелось наше сооружение — неказистый шалашик из камыша, устроенный на каркасе из веток.
Внутри шалашик показался маленьким и тесным. Пахло землёю, прелой травой и тиной. Ночь у реки обещала быть зябкой.
Но хуже всего, что еды у нас не было ни крошки. Впрочем, в темноте мы, конечно же, не сможем найти ничего подходящего. Ладно, утро вечера мудренее!
Мы с Костиком решили шарить по углам в поисках чего-нибудь, что можно было бы сойти за подстилку или одеяло. Нашли старую, жесткую дерюгу, наломали прошлогоднего сухого тростника. Не густо, но хоть что-то. Расстелили это подобие матраса на земляном полу.
— Ложитесь, — сказал я детям. — Теснее друг к другу, так теплее будет.
Мы улеглись все вместе, плечом к плечу, накрывшись найденными тряпками. Нюся и Дора почти сразу затихли, измученные событиями дня, и уснули беспокойным сном. Мы с Костиком еще какое-то время лежали молча, слушая ночные звуки плавней — плеск воды, кваканье лягушек, шелест камыша на ветру. Желудок сводило от голода, холод пробирал до костей сквозь не самую теплую одежду
«Техник-технолог, — горько усмехнулся я про себя, — специалист по БПЛА… Изгнанный из дома, лежишь теперь в камышах, в чужом теле, в чужом времени, голодный, холодный, с двумя не до конца еще спасенными детьми и таким же пацаном рядом… То ли еще будет?».
Мысли путались, усталость брала свое. Несмотря на холод и голод, веки отяжелели. Последнее, что я чувствовал перед тем, как провалиться в тяжелый, тревожный сон — это тихое дыхание угревшихся рядом детей и мерный шелест камыша за хлипкими стенами нашего убогого жилища.
Утро ожидаемо выдалось промозглым и зябким. Днепр подёрнулся туманной дымкой, и утренняя сырость пробралась сквозь одежду и самодельные камышовые стены нашего убежища. Я проснулся от ощущения холода и тихого движения рядом. Дети тоже начали просыпаться.
Поднявшись, пошел размяться и оглядеться по сторонам. Розовый рассвет занимался над широкой рекой. Лучи солнца уже осветили вершину крутого берега, и медленно спускались к кромке воды, у которой притулился устроенный мальчишками шалаш. Неподалеку виднелись следы кострища, несколько рогаток торчали у воды — здесь явно было «рыбное место». Густые кроны раскидистых дубов и вязов, перемежающиеся густыми зарослями ракитника, надежно укрывали это место от посторонних глаз. Даже костёр не будет виден из нашего городка. Наш шалаш можно увидеть только с реки, да и то сильно приглядевшись. Но тут хныканье из шалаша заставило меня вернуться.
Оказалось, спасенные дети проснулись. Наум, или Нюся, как его, видимо, звали дома, мальчик лет пяти или шести, сидел, протирая глаза кулачком. Для здешних мест и обстоятельств его одежда не подходила совершенно. Темно-синий матросский костюмчик, пусть и помятый, испачканная вчерашней пылью и глиной, состоящая из курточки и постоянных штанишек. На худеньких ногах — плотные чулки «в рубчик», слегка сползшие, и крепкие кожаные ботиночки на шнурках. Его темные кудрявые волосы растрепались, обрамляя круглое лицо с еще сонными, но уже настороженными глазами.
Его сестра Дора, года на два старше, села рядом, молча оглядывая наше убогое прибежище. Ее платье, некогда бледно-голубое, теперь тоже выглядело жалким, измятым и сильно перепачканным. Одна из двух темных кос растрепалась, и бант болтался на нескольких волосках. На ногах — темные чулки из похожего на шелк материала (кажется, их тут называют «фильдекосовые») и аккуратные ботиночки на пуговках. Смуглое личико хранило следы недавней тревоги, но взгляд был не боязливым и внимательным. Дети выглядели как вырванные из совершенно другой, благополучной жизни.
Проснувшись, Нюся тут же начал канючить:
— Я есть хочу!
Костик заворочался, просыпаясь от этого скулежа и сел, поеживаясь от холода.
— Ладно, не пищи, придумаем что-нибудь! — попытался я успокоить мальца, хотя у самого в животе вдруг предательски заурчало. Перспектива провести еще один день без еды выглядела удручающе.
— Лёнька! Костик! Вы тут? — раздался снаружи знакомый голос, и Гнашка просунул голову в низкий проем шалаша. — Живы, чтоле? А я сразу дотумкал, что вы здесь!