Ленька-гимназист
Шрифт:
Уже у самого дома я попрощался с Костиком и Гнаткой. Они пошли по домам, я же, немного помедлив, повернул обратно. Облегчение от мысли, что в пролетке везли не Костенко, было огромным, но мысль об Арсеничеве не давала покоя. Я чувствовал себя обязанным хоть что-то предпринять, хотя и понимал всю опасность и почти полную безнадежность этой затеи. Единственный, к кому я мог обратиться за советом и помощью, был Свиридов.
И вот я снова петляю по знакомым переулкам, стараясь не привлекать внимания. Добравшись до дома
— Заходи, Ленька, — сказал он тихо, пропуская меня внутрь. — Слыхал уже?
— Про Арсеничева? Да, — кивнул я. — Только что на базаре узнал. Ужас… Его… расстреляют?
— А то как же? — горько усмехнулся Свиридов, закрывая дверь на засов. — Председатель ревкома, старый большевик — еще при царе стачки организовывал! Такие им поперек глотки, таких они не милуют. Будут теперь показания выбивать… Чистка начнется.
— А… помочь ему никак нельзя? — спросил я прямо, глядя ему в глаза. — Может, подполье сможет его отбить? Или побег устроить?
Свиридов тяжело вздохнул и покачал головой.
— Отбить? Чем? Нас тут горстка осталась, надежных-то. Да и сидит он теперь под усиленной охраной, в комендатуре, небось. Побег? Тоже нереально. Охрана, решетки… Нет, Ленька, тут уж… — он замолчал, сжимая кулаки. — Вот если бы… если бы ствол ему как-то передать… Револьвер… Он бы живым не дался. Он мужик — кремень. Хоть одного-двух гадов с собой бы утащил, а потом… чтоб под пытками никого не выдать… — он снова замолчал, видимо, представляя эту страшную картину.
Мысль о самоубийстве мне не нравилась, она противоречила всему моему нутру, выработавшемуся в прошлой жизни. Но я понимал логику Свиридова, подпольщика времен гражданской войны: лучше смерть, чем предательство под пытками. И тут я вспомнил. Пистолет! У меня же был пистолет! Тот самый браунинг, который я когда-то вытащил у григорьевского сотника и спрятал под крышей дровяного сарая. Маленький, потёртый, но, кажется, вполне рабочий.
— Иван Евграфович, — сказал я, понизив голос. — Ствол… У меня есть. Браунинг. И патроны к нему — полная обойма.
Свиридов резко поднял на меня глаза. В них мелькнуло удивление, потом надежда, смешанная с недоверием.
— Прям браунинг? У тебя? Откуда?
— Неважно откуда, — отрезал я. — Главное — есть. И я готов его отдать. Только… как передать-то? В комендатуру ведь не пройдешь просто так.
Глаза Свиридова загорелись решимостью.
— Передать… Это уже наша забота, — сказал он твердо. — Найдем способ. Человек завсегда найдётся — распропагандировать, подкупить… Главное — чтоб ствол был! Ты сможешь его принести? Быстро, пока комендантский час не начался?
— Смогу, — кивнул я. — Сейчас же принесу!
Я выскочил из дома Свиридова, чувствуя одновременно страх и какое-то странное, лихорадочное возбуждение. Я снова был в деле, снова делал что-то важное, рискованное.
Добежав до дома, столкнулся с матерью на крыльце.
— Ленька, ну наконец-то! А ну, бери
Пришлось подчиниться. Таскать тяжелые ведра от колонки, стоять в очереди с такими же, как я, мальчишками и бабами, слушать их пересуды… Это казалось невыносимо долгим и нудным после только что принятого решения. Но ослушаться матери я не мог.
Лишь когда солнце начало клониться к закату, я смог незаметно пробраться к себе в каморку, где в тайнике, под старым сундуком, был спрятан браунинг. Я достал его — холодный, тяжелый металл приятно лег в руку. Проверил механизм, патроны. Завернул револьвер в тряпку и сунул за пазуху.
Нужно было идти к Свиридову. Снова крадучись, оглядываясь по сторонам, я вышел на улицу. Сумерки сгущались, зажигались редкие огни в окнах. Я уже почти добрался до нужного переулка, как вдруг услышал пьяные крики и конский топот. Из-за угла выехала группа казаков — те самые, что утром конвоировали Арсеничева! Теперь они были явно навеселе, горланили песни, размахивали нагайками. Видимо, праздновали удачную «охоту» и полученные наградные.
— … а он, комиссар-то, важный какой был! А как взяли — сразу сник! — горланил один, перевешиваясь с седла.
— … атаман по тыще «ленточек»* каждому отвалил! Гуляем, братцы! — вторил ему другой.
Я пулей метнулся за ближайший плетень, затаился за кустами. Сердце бешено колотилось. Только бы не заметили! Пьяные казаки еще опаснее трезвых! Лишь когда они прогрохотали мимо, не обратив на меня никакого внимания, и скрылись за поворотом, я перевел дух и, убедившись, что улица пуста, выскользнул из своего укрытия.
Через пару минут я уже снова стучал в окно Свиридову. Он впустил меня, лицо его было напряженным.
— Ну что, Ленька? Принес?
Я молча кивнул и вытащил из-за пазухи сверток, развернул тряпку. Свиридов взял браунинг. Его опытные руки привычно проверили оружие.
— Хорошая машинка, — одобрительно хмыкнул он. — Бельгиец? Надежный. Патроны есть?
— Семь штук, в обойме. Больше не было.
— Хватит, — кивнул Свиридов, пряча револьвер во внутренний карман своей куртки. — Ему много и не надо… Спасибо, Ленька. Ты… ты настоящий товарищ.
Он помолчал, потом уже тише добавил:
— Теперь иди домой. И забудь про это. Никому ни слова. Будто и не было ничего. Так надо.
— Я понимаю, Иван Евграфович.
— Иди. Будь осторожен!
Я вышел из его дома, чувствуя странную пустоту внутри. Я сделал то, что считал нужным. Передал оружие обреченному человеку, чтобы дать ему шанс умереть достойно. Правильно ли я поступил? Не знаю. Но что сделано — то сделано.
Я вернулся домой поздно, когда уже совсем стемнело. Улицы были тихи и пустынны, лишь изредка где-то вдалеке слышался пьяный хор, под вторящий ему лай собак нестройно распевавший казачью песню. Чувствовалась огромная усталость — и физическая, от всей этой беготни и напряжения, и моральная, от пережитого страха.