Ленька-гимназист
Шрифт:
Мысль об этом не давала мне покоя. Просто сделать это самому, в одиночку? Риск был огромен. Попасться — означало не только свою гибель, но и подставить отца, всю семью. Кроме того, я никогда не забывал о своем действительном предназначении. А ведь если меня схватят с песочком в кармане — все, о грандиозных преобразованиях великой Советской державы можно будет навсегда забыть! Нет, нужна была поддержка — делать такое рискованное дело своими собственными руками было бы верхом безрассудства. Но и оставить все как есть, превращая отца в пособника белогвардейцев, тоже не резон.
Я понял, что мне нужна поддержка и совет от кого-то знающего. И такой человек был —
Вечером, выждав удобный момент, я снова отправился к нему. Иван Евграфович встретил меня настороженно, но впустил в дом.
— Что стряслось, Ленька? Опять беда какая?
— Беда пока не стряслась, Иван Евграфович, но может прийти, если ничего не делать, — сказал я, понизив голос. — Бронепоезд тот, что на заводе ремонтируют, на днях на фронт отправляют.
— Слыхал, — кивнул Свиридов мрачно. — Да, скверное дело! Деникин рвется на Москву, белогвардейцы Харьков взяли, говорят, всех рабочих шомполами перепороли. Сейчас казаки Мамонтова в прорыв пошли, говорят, дюже лютуют! У наших каждый штык на счету; что уж говорить про бронепоезд!
— Так вот и я думаю — нельзя его выпускать! — сказал я прямо. — Испортить бы там что-нибудь незаметно. Песка в буксы подсыпать, например! Может, вы подскажете, как устроить? У вас связи с подпольщиками, да и рабочих, опять же, знаете?
Свиридов, внимательно посмотрев на меня, глубоко затянулся самокруткой.
— Мысль у тебя верная, Ленька. Очень верная. Да только вот как это устроить-то? Я ведь сам на заводе редко бываю сейчас. Меня как инструментальщика вызывают иногда, когда сверла поточить надо, или там резцы для станков. К бронепоезду этому я и близко подойти не могу, не моя это работа. Дадут сверла, да и все, иди к наждаку в каморку. А связи… — тут он горько усмехнулся. — После гибели Арсеничева все связи порушились. Он один знал всех наших, кто на заводе сочувствует, на кого опереться можно было. А теперь… все затаились, боятся слово лишнее сказать. Рабочих надёжных на заводе мало. Администрация никого из тех, кто в рабочем отряде состоял, на работу обратно не приняла! А остальные — или аполитичные, или боятся…
Он остановился у окна, глядя на темную улицу.
— Мастер Малиновский, который бронеплатформы строил… тот, конечно, мужик с головой и белых не жалует. Но он и большевиков не особо: всегда больше к эсерам склонялся, «за землю да волю». С таким о диверсии не поговоришь, не поймет, а то и хуже — донесет со страху. Есть еще пара-тройка ребят в цехах, кто за нас, я знаю. Но напрямую к ним подходить сейчас, после арестов, — он покачал головой, — не знаю, Лёнька. Опасно. Могут подумать, что провокация. Никто рисковать не будет. Так что помочь тебе советом дельным или прикрыть, если что — я не смогу. Тут уж… если решишься — то только на свой страх и риск.
Слова Свиридова охладили мой пыл. Я надеялся на его помощь, на поддержку подполья, а оказалось, что подполье-то после гибели Арсеничева практически парализовано. Связи разрушены, люди запуганы. Я оставался один на один со своим планом и со своим страхом.
— Я понимаю, Иван Евграфович, — сказал я тихо. — Спасибо, что честно сказали.
— Думай, Ленька, думай крепко, — сказал Свиридов на прощание, положив мне руку на плечо. — Голова у тебя светлая, но и рисковый ты парень. Помни: одна ошибка — и конец. Не только тебе. Подумай об отце, о матери. Стоит ли оно того?
Расстроенный, я возвращался домой. Чёрт, неужели придется рисковать самому? Похоже, выбора нет.
Оставалось выбрать день и час. И надеяться на удачу.
Глава 21
Наконец,
Утром я, как обычно, пришел на завод. С собой я тащил здоровенный арбуз — якобы для рабочих. На самом деле полосатый гигант был тщательно выпотрошен, и вместо сладкой красной мякоти в нем лежало несколько небольших, плотных холщовых мешочков с чистым, хорошо просеянным речным песком, накануне вечером набранным на берегу Днепра. Сердце колотилось так, что, казалось, это слышно всем вокруг, но я старался держаться спокойно, и, натянув покерфейс, болтал со встречными о каких-то пустяках, чтобы не выдать своего волнения. Многие рабочие, видя меня с арбузом, спрашивали, куда я его тащу. К счастью, я уже знал, кто где работает, и отвечал, что арбуз заказала другая бригада, не та, в которой состоял спрашивавший. Вообще, это был самый стрёмный пункт моего плана: ведь если бы меня попросили угостить арбузом, а я не смог бы ловко соврать, почему не могу это сделать, все могло бы вскрыться!
Проходную миновал без проблем — мой картонный пропуск и физиономия успели уже примелькаться охране. В цеху стоял обычный утренний гул — визг металла, удары молотов, шипение пара. Оставив арбуз в укромном углу, под старым верстаком, где хранил веник и совок, я принялся за свои обычные каждодневные «обязанности».
Обеденный перерыв тянулся мучительно долго. Я разливал чай рабочим отцовской бригады, таскал кипяток, мыл кружки, а сам то и дело бросал тревожные взгляды на стоявший на запасном пути бронепоезд. Он казался спящим чудовищем, готовым в любую минуту проснуться и обрушить свою смертоносную мощь. Мысли лихорадочно метались в голове: как подобраться незамеченным? Как быстро открыть тяжелые крышки букс? А если кто-то увидит?
Наконец рабочие разошлись. Кто-то пошел в столовую, кто-то устроился тут же, в цеху, со своей едой, кто-то просто растянулся на верстаке подремать. Отец тоже ушел с другими мастерами в контору — их вызвали на какое-то совещание. Наступил тот самый короткий промежуток времени, когда в цеху становилось относительно тихо и безлюдно.
Я взял свои мешочки с песком и, стараясь ступать как можно тише, кружным путем, прячась за станками и вагонами, направился к бронепоезду. Сердце гулко стучало в груди. Только бы пронесло!
Подобравшись к первой платформе, я затаился за грудой ящиков, оглядываясь по сторонам. Вроде бы никого: все мастеровые смолили махорку на улице, греясь на солнце. И тут вдруг я заметил у поезда какое-то движение! Человек в рабочей спецовке, низко пригнувшись, возился у одной из колесных пар. Он то и дело опасливо оглядывался по сторонам. Я присмотрелся внимательнее и обомлел. Это был тот самый слесарь, который пару недель назад в сердцах обронил фразу про песок в подшипниках! Тот самый, что невольно и натолкнул меня на эту идею!
Я замер, не дыша. Неужели? Сердце заколотилось еще сильнее, но уже не только от страха, а от какого-то странного, почти радостного изумления. Я не один! Есть и другие, кто думает так же! Наверно, это один из подпольщиков, потерявших связь с другими и вынужденный теперь действовать в одиночку…
Рабочий, убедившись, что поблизости никого нет, сноровисто снял тяжелую крышку с буксы, сунул руку в карман, достал оттуда пригоршню серого порошка и ловко высыпал внутрь. Потом так же быстро закрыл крышку и, снова оглядевшись, перешел к следующей буксе. Ну точно: он сыпал песок!