Лесная Фея
Шрифт:
Марат и Валя не шелохнулись.
Тогда Паша повторил приветствие громче:
– При-ивет!
Результат был прежним.
– Что же, они не слышат меня? И не видят?
Паша приблизился к товарищам и встал перед ними.
Но они его не замечали.
– Ребята, вы чего? Обиделись, что ли? Или у вас какой-то сговор? Чего молчите?
Ответа не было.
– Как же это вы умудрились всё здесь так славно обсадить, так быстро всё вырастить? – спросил Паша.
Молчание.
– На земле сидеть не холодно? Не заболеете?
Молчание.
Паша помялся… огляделся, увидел нежную берёзовую веточку, неуместно торчащую из крыши, естественным образом устроенной
Мальчики вздрогнули.
Мальчики уставились на Пашу широко распахнутыми глазами.
– Ч-чего? – испуганным голосом спросил Паша. – Не надо было ломать?
Молчание. В ответ – только бездонные, но мутные глаза.
Паша застыдился своего поступка, и ему почудилось, что эта маленькая веточка прямо-таки обжигает ему ладонь, обличая его. Он, не долго думая, бросил её в костёр.
Марат и Валя проследили за её полётом и стали смотреть на то, как она лежит в розовом пламене, а её листочки не коробятся от жара, не жухнут – им было как бы начхать на законы физики, химии да биологии то ж. Веточка продолжала жить в самом сердце костра.
Паша внимательно разглядывал товарищей и никак не мог разобрать, что же с ними случилось, что с ними творится… или они всё-таки шутят над ним, разыгрывают его, пугают?
– Ребята? Это шутка?
Последовало продолжительное молчание. А затем Паша услышал одно единственное слово, произнесённое Маратом и Валей одновременно:
– Садись.
Голос у них был бесстрастным, глухим.
Паша не противоречил. Он сел и обхватил руками колени, подражая товарищам. Ещё раз, пугливо лупая глазёнками, он посмотрел на их лица, лишённые каких-либо эмоций, и обратил всю полноту своего внимания на пламя скромного костра, сложенного всего лишь из трёх коротких чурок.
Паша не заметил, как позабылся.
Часть вторая
Когда выходишь на опушку,
щурятся глаза и кружится голова.
Ты тихонько мне напой
Сказку необычную.
Под капель струной звени,
А будет надо, закричи,
Только не молчи.
1 (26)
Август 1999 года перевалился за свою середину.
На небе частыми гостьями были тяжёлые серо-синие тучи. Они собирались неожиданно и нет-нет да разряжались скоротечными грозами. После дождя поднималась дымка, накрывая землю словно ватным одеялом – плотный, насыщенный влагой воздух был тягостно душен.
Вода в реках и водоёмах давно зацвела, отчего стала мутно-жёлтой и обрела неприятный запах. Кое-кто говорил своим детям, что такое случилось оттого, что некий Лось сходил по малой нужде в воду, отчего тем более нежелательно в неё залазить. Разубедить детей, даже прибегая к такому несимпатичному аргументу, было непростой задачей, так как всё ещё стояли очень тёплые дни – и порой неумолимо тянуло к этой, ставшей вонючей, тягучей воде.
Жизнь в деревне шла своим чередом.
Приехавших отдохнуть, а заодно навестить престарелых родителей, по-прежнему было в достатке – до 1 сентября оставалось немало беззаботных летних деньков.
Только наших мальчиков редко кто видел, а кто видел – удивлялся произошедшим в них переменам, не узнавая их. Особое беспокойство наблюдалось в их семьях, которые за последнее время шибко сблизились, по причине нависшей над ними общей беды: мальчики день ото дня доставляли всё больше хлопот, отбиваясь от рук… Но в одно
Ванютка, подставив пухленькие белые ручонки под дождик, залился радостным смехом. Он подвизгивал и льнул к груди матери, которая держала его на руках, и умилялась, приговаривая:
– Дитя моё! Чудо моё! Прелесть моя! Радость моя!
Авдотья Лукинична сидела тут же и штопала чулки. На морщинистом лице её блуждала снисходительная и удовлетворённая вершащимся фактом улыбка.
Через дорогу и один дом, почти напротив Лукашиных и Сударышкиных, точно так же стояли на порожке своего дома и смотрели в плачущий чистыми слезами большой мир сердитая бабка Раиса и суровый дед Михей – Овчарины. Баламутного внука Валентина Ласкутова с ними не было. Но им было спокойно.
По правде сказать, они даже не знали, ночевал ли Валя дома, и где он теперь, – вероятно, он, вернувшись непозволительно поздно, благополучно спит в своей "конуре"… Они привыкли, что он, не заходя в дом, может завалиться спать в беседку, стоящую на отшибе, в глубине огорода. Так они полагали и минувшим поздним вечером. Лишь в первом часу ночи, поднятые с постелей Авдотьей Лукиничной и Раисой Ильиничной, искавшими своих отпрысков, наведались они в ту беседку. Не найдя в ней Вали, во всю оставшуюся ночь они уже более в неё не ходили, а крепко спали. Они пробудились поутру от близких раскатов грома, когда начинался седьмой час. Уже седьмой час! А куры всё ещё не кормлены! Покуда они готовили привычную для птицы мешанку, и после раскладывали кушанье по кормушкам, а потом выпускали птицу на улицу… ими овладела отрешённость, отчего они окончательно позабыли думать о своём внуке.
Мать Павла, проведя очередную нервную ночь, вся издёрганная, утомлённая, с синевой вокруг воспалённых глаз, тоже уже час, как обрела спокойствие, и даже запамятовала о своих недавних переживаниях и ими пробужденных страданиях. Она только что проводила на работу мужа, не меньше её издёрганного, снова не выспавшегося, и теперь сидела она и отчуждённо всматривалась в умывающуюся дождём природу, при очередном ударе грома вздрагивая – и не замечая того… Она позабыла о начатой резке яблок, перебираемых для консервирования, которые были набраны из скромного, но достаточного для их нужд, собственного сада.