Лесная Фея
Шрифт:
– Боже ж ты мой… что же деется? Боже ж мой… святые угодники… девка, поди, с ума сошла! Что же деется… что же теперь делать-то, что делать? Боже мой, боже мой… Доигралась! Боже мой, что же такое деется?
– Тише, тёть Лид, ничего, всё обойдётся, не переживайте так, – говорила подруга дочери Вера, которая сама была с белым, с перепугу, лицом и с трясущимися холодными руками. Она постаралась уложить вновь подскочившую на постели бредящую страдалицу и обратилась с уговорами уже к ней: – Ложись, Люся, здесь никого нет, только я да мама твоя… доктор вот ещё пришёл, сейчас полечит тебя… никого
– Да-да… – вдруг согласилась Люся и, успокоившись, но с выпученными, упяленными куда-то сквозь потолок глазами, опустилась на спину, погрузившись полным белым телом в мягкие перины. – Мне только показалось…
– Ничего, ничего, всякое бывает, а сейчас ничего такого нет, всё хорошо, мы здесь, мы рядом. Успокойся. Помоги доктору – не пугай его и не мешай ему, ладно?
– Да… да, – отозвалась Люся.
– Сейчас я сделаю укол с успокоительным, и, боюсь, больше, при этом случаи, я ничего сделать не могу, – сказала докторша. – В лесу её что-то очень испугало, а это – не мой профиль. Если ей не станет лучше, вам надо будет обратиться к психиатру. Он, кажется, сегодня во второй половине дня может приехать на дом. Сейчас у него приём в больнице. Если её не отпустит, то вызывайте. Или завтра утром непременно езжайте в больницу! А так с ней всё в порядке. Я так понимаю, что она долго бежала из леса… к тому же – сильный испуг, переживание, и поэтому она так часто дышит, так сильно бьётся у неё сердце, так жарко ей… Ей надо успокоиться. Это пройдёт. Сейчас сделаем укольчик – и эмоциональный всплеск перестанет гонять кровь. Надеюсь.
Никому из находящихся в комнате не понравилась идея насчёт психиатра: она напугала людей возможным затворением молодой девки в мягких белых стенах дома для умалишённых. Все молчали, наблюдая, как докторша готовит шприц, в надежде на то время, когда будет действовать укол – на его лечебный эффект, после чего, должно быть, припадки отступят или хотя бы перестанут проявляться с прежней силой… а через несколько дней или после хорошего сна Люся и вовсе утихомирится, и ей будет не вериться в то, что когда-то она была доведена до исступлённого состояния, почти что до умопомешательства. Сама над собой же станет смеяться!
– Прошу прощения, – сказал Кирилл Мефодич, когда докторша вышла из комнаты. – Здравствуйте, Марья Тимофеевна!
– Здравствуйте, Кирилл Мефодьевич! И вы здесь? Вас тоже вызвали?
– Нет. Я приехал по другому делу.
– Сюда?
– Да. То есть не сюда… ну, в общем, сюда, в Устюги, но в другой дом, к Крушининым.
– А-ааа… Там что-то похожее?
– Нет. А вообще-то, не знаю. Может быть. Там хозяин тоже пошёл в лес по грибы, три дня назад, и вот только сегодня вернулся.
– Что же… это любопытно.
– Да, что-то в этом есть. Они уходят в лес и возвращаются из него как-то не так… А что с ней? – Залежный кивком указал на затихшую Люсю.
– С ней-то?.. – Марья Тимофеевна взяла участкового под локоть. – А пойдёмте-ка мы с вами, Кирилл Мефодьевич, на улицу, подышим свежим послегрозовым воздухом.
– Что ж… там для меня душно… но пойдёмте.
– Пойдёмте! Чтобы не потревожить больную. Да и зачем нам здесь толкаться? На воздухе
7 (32)
Перед домом стояло пять баб. Они живо что-то обсуждали, но примолкли при появлении в дверях представителей правового и медицинского культов.
– Видимо, нам здесь не поговорить, – сказала Марья Тимофеевна.
Залежный выглянул из-за её плеча и всё понял. Он выдвинулся вперёд.
– Ну, чего толпитесь? А ну, ступайте со двора! Ишь, представление им! – принялся он выговаривать, изгоняя кучкующихся баб.
– Мефодич, чего ты такой грубый? – удивилась одна из них. – Мы не развлекаемся – нам тоже полагается знать. Мы, может быть, переживаем?
– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы переживаете. Но это – потом. Потом придёте – всё обсудите и узнаете. Сейчас же люди, вроде меня и Марьи Тимофеевны, стараются исполнить своё служебное дело. И вы нам мешаете. Давайте, ступайте! – Участковый стал настойчиво подталкивать женщин, сдвигая их с места и указывая верное направление для движения.
– Пошли, девки, нам здесь не рады!
– Я всегда вам очень рад. Просто сейчас не очень подходящий момент. После, после я вас стану обнимать и целовать. Обязательно! Договорились?
– Ладно уж, не переживай, Мефодич, – продолжала отвечать за всех одна женщина. – Но мы памятливые. Мы твоих слов не забудем, и призовём к ответу.
– Даже не сомневайтесь – всех обцелую.
– Ой-ой! – и бабы-женщины, игриво переглянувшись, заливчато заржали.
Кирилл Мефодич неодобрительно посмотрел им вслед, повернулся к Марье Тимофеевне и развёл руки, мол, ну, что с ними поделаешь – дерёвня, одним словом.
Марья Тимофеевна приблизилась к нему для разговора, но, увидев, что на крыльце стоит Степан, а за его спиной – мать и подруга Люси, громко у них спросила:
– Ну как она?
– Спит, вроде, – ответила Вера.
– Вот и хорошо, – сказала Марья Тимофеевна. – А что она… как она спала ночью, выспалась?
Вера посмотрела на мать Люси, призывая её на помощь: кому, как ни матери, знать ответ на поставленный вопрос.
– Легла-то она поздно, в первом часу, – слабым голосом ответила Макаровна, всегда бойкая и даже озорная.
– А в лес мы пошли в шестом часу, – дополнила Вера.
– Вот оно как, – сказала докторша. – Ну, тогда тем более ей надо хорошенько выспаться. Сон ей поможет. Должен, – сказала и отвернулась, чтобы пошептаться с Кириллом Мефодичем.
– Так вот, значит, – начала Марья Тимофеевна. – Когда я пришла, девушка сидела на кровати, забившись в угол. Вид у неё был совершенно безумный. Вся растрёпанная, потная, красная. Дышит часто. К себе никого не подпускает – сразу в истерику кидается: кричит, визжит, отодвигается да подбирает под себя ноги и укрывает их подолом. Насилу уложили. Как я поняла из её неразберихи, за ней кто-то ломился – там, в лесу. И она от него никак не могла убежать. Шибко бежала. Далеко, долго бежала. Прямо до дома. Вера за ней едва поспевала. И говорит, что никого не видела.