Лесничиха (сборник)
Шрифт:
— Дай-ка я, — нетерпеливо пробасил самый старший из них, прочеркивая темноту угольком папиросы.
Говор сразу прекратился, все напряглись в ожидании, — словно через минуту должен произойти взрыв.
«Чих, чих, чих!..». — ворвалось в тишину громкое чиханье движка. И снова тишина, но на мгновение.
— Подогреть надо! — знающе крикнул один из пацанят.
— Чего-о? — зловеще протянул тот, кто заводил. — Подогрей сопли.
Дружный смех и снова предложения:
— Дай-ка я! Я, я!..
Каждому хотелось завести движок, а он только чихал и отплевывался.
«Я
В сизом полумраке, точно волны, качались ряды шапок, платков и таких же, как у Якушева, шляп. Несмотря на оттепель, в клубе было довольно холодно.
— Садись сюда! — позвал кто-то из первого ряда голосом Ситникова. И тотчас ряд раскололся, и Витька втиснулся в узкое ущелье.
Председателя было не узнать. Только вздернутый нос да маленькие тесные глаза выдавали обладателя ворсистого пальто и строгой шляпы.
Сцена была задернута легкой занавеской. Внизу, в просвете, виднелись мелькающие ноги, словно на помостях была маленькая паника. Позади нетерпеливо хлопали, вызывали артистов.
Занавес сильно колыхнулся, приоткрылся и тотчас стыдливо задернулся, выпустив шального паренька в черном отутюженном костюме. Паренек откинул взлохмаченную голову и испуганно крикнул в зал:
— «Утушка луговая»! Музыка народная! Исполнители — люди все известные!
Над широко открывшейся сценой светили три керосиновые лампы. Они висели под потолком рядом с электрическими, и электрические отбрасывали тени. Витька перевел взгляд на исполнителей и замер. Три молоденькие девушки сидели с мандолинами в руках и тихо на-пинали знакомую мелодию. Но дело не в мелодии, а в — том, что две девчонки были обыкновенные, простые, а третья поражала красотой и чем-то таким, отчего захолонуло сердце. Она была не русская — казашка, и ее волосы, гладкие, перехваченные на затылке белой лентой, будто оттягивали брови и глаза, делая их еще длиннее и разлетней. Чистое в смуглости лицо подсвечивалось каким-то внутренним теплом.
Время от времени ее глаза распахивались до бровей, юна быстро взглядывала в зал, и Витька вздрагивал при каждом ее взгляде. Как будто она смотрела только на него, улыбаясь тихой, чуть смущенной улыбкой. Губы были сочные, как вишни, и с такой же тонкой гладкой кожицей. Казалось: подойди вот, поцелуй — и раздавишь их до крови…
— Это наша лучшая доярка, — потянулся к уху председатель.
— Сопия, — шепнул в другое ухо сидевший слева молодой казах, словно отвечая на вопрос.
Витька посмотрел на ее руки. Они были по-мальчишески грубыми, темными. Пригляделся внимательней: в трещинках. И все же она ловко играла на мандолине: пальцы так и ходили ходуном, словно отдыхали от тугих коровьих сосков. «У-туш-каа луу-гоо-вая, айя-айя-айяя-яя…» — запелось в душе Якушева.
Музыка набрала силу, и тут с двух сторон на сцену выплыли в русских расписных сарафанах двенадцать улыбчивых девчонок, и среди них, отличаясь от них совсем
Потом были следующие номера. Одних исполнителей сменяли другие, и каждый раз это были девушки. И ни одного парня, если не считать ведущего.
Витька еще находился под впечатлением первого номера, когда закончился последний и ведущий с облегчением сказал:
— А теперь поглядим кинокартину!
Но едва он это произнес, как на весь зал раздался отчаянный мальчишеский вопль:
— Кина не будет! Движок никак не наладим!
— У-у-у… — недовольно загудело пацанье.
Клуб начал помаленьку освобождаться.
Когда поток уходящих иссяк и в зале остались девчата и парни, широко распахнулась дверь и неожиданно вошел Серега Седов. За ним, как оруженосец, следовал маленький шоферок.
Витька бросился навстречу другу, несказанно радуясь его прибытию. Затряс его руку, расчувствовался.
С улыбкой оглядывая накуренный зал, Серега вынул непочатую коробку «Казбека», раскрыл, предложил шоферу.
— Метр курим, два бросаем! — засмеялся тот, стискивая зубами папиросину, и направился к толпе ребят, делая издали ручкой.
Витька тоже потянулся было закурить, но Седов его остановил:
— Тебе еще рано. — И Витька вспомнил про свои дела. — Поговорим потом, — предупредил Серега.
В шапке, надетой слегка набекрень, плечистый и крепкий, он медленно прошелся по залу, держась непринужденно, как всегда. Девчата, сбившись в табунок, передергиваясь от холода и волнения, шушукались: видно было, что Серега приглянулся. А он, казалось, не замечал этого, шел, разглядывая старые плакаты, поворачиваясь направо и налево, точно демонстрируя солдатский бушлат, ловко облегающий фигуру.
По-медвежьи грубо рявкнула гармошка, но тут же взяла себя в руки и заиграла медленно и хорошо. Серега круто повернулся к девушкам, и те, как по команде, потупили глаза. Но он никого не пригласил, спокойно обошел другую стену и снова очутился возле Витьки. Кивнул на табунок:
— Видал букетик?
— Ты вон на ту, на ту посмотри! — показал глазами Витька на сидевшую в сторонке Сопию. И аж задохнулся от сильного волнения. — Смотри какая!.. С такой бы шагать и шагать. По степи…
— Не стыдно и по городу пройтись, — согласился Серега. И, положив на лавку папиросу, не спеша с улыбкой направился к казашке.
Она подняла голову, и у Витьки застучало сердце. Как будто это он подошел к ней, вежливым поклоном приглашая на танец. Ее глаза удивленно порхнули, всплеснули неспокойной чернотой и тихо, робко засветились. Она поднялась, одернула розовую кофточку и, слегка сутулясь, стала рядом с Седовым.
Якушев сидел на лавке, машинально курил Серегину папиросу, не чувствуя ни дыма, ни запаха…
Серега вел Сопию бережно и плавно. Ее рука лежала у него на плече, а другая покоилась в его ладони. Серега держал ладонь корытцем, будто нес воду, боясь расплескать. У Витьки закружилась голова.