Лесничиха (сборник)

Битюков Владимир Николаевич

— Вернись! Не будь дураком!

Серегин голос долго доносился из тумана, мешая вслушиваться в степь. Витька метался, задыхаясь, сжимая гвоздь, лихорадочно вышаривая глазами в серых непроглядных сумерках.

Искал он долго, но никого не нашел. Выгнал из лежки беляка, но не остановился. Только в голове мелькнула мысль, что, может быть, Серега прав. Насчет зайцев.

Голова все чаще соглашалась с Серегой, находила все новые доказательства его правоты, но в глубине, возле сердца не было похожего согласия…

Вскоре стало темно, и таинственный

голос пропал. И Якушев брел по степи наугад, лишь бы не стоять Снег был неглубокий, но плотный, трудный для ходьбы, хотелось сесть, а еще лучше — повалиться спиной, раскинуть руки и вытянуть ноги. Но что-то мешало это сделать. И он брел, через силу двигая ногами, стараясь правую ставить подальше, чтобы не уйти далеко от дороги. И чтобы — честное слово! — не уйти от умершего голоса. Голос, может, умер, а человек еще жив…

Очнулся он от радостного возгласа:

— Витя!..

Уже был рассвет — густой, как молоко. И из этого рассвета вышла, проявилась тонкая, в голубом костюме Сопия. Бесшумно, как сон, подбежала на лыжах, и Витька, протягивая руки, остановил ее — живую. Уткнулся лицом в ее мокрый пуховый платок и задышал сквозь него — горячо и прерывисто:

— Я так и знал, что это ты! Так и знал… — И притих, затаил дыхание. Сквозь холодную росную влагу ему почудился давным-давно знакомый запах матери.

Сопия легонько отстранилась, сняла лыжи и теперь стояла на снегу — прямая, с чуть запрокинутой головой — и смотрела на него.

— На тебя волки нападали, волки? — тихо спросил Витька, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.

Сопия с удивлением вскинула брови:

— Это почему ты так решил? — И зачем-то оглядела свой костюм.

— Но ведь это ты звала на помощь!

— Пойдем, Витя, — сказала она ласково, взяв его за руку. — Пойдем, а то все давно очень беспокоятся…

Он еще с минуту стоял, не в силах шевельнуться. Сопия потянула его за собой. Он подхватил ее лыжи и пошел немного боком, увлекаемый сильной и теплой рукой казашки. Сопия шла уверенно, легко, словно видела сквозь белую завесу.

Послышался слабый дребезжащий звон.

— Погоди, Сопия, погоди…

— В рельсу бьют! — объяснила она весело. — Радио не выдержало, сгорело, так навесили рельсу и бьют…

Вошли в село. Ноги, выбравшись из снега, стали заплетаться и подкашиваться. Витька остановился, придержал ее руку в своей.

— Погоди… — Посмотрел близко-близко, будто окунулся, в чистую черноту ее глаз и… оробел.

Отвернулся и побрел к правлению, вытирая глаза ладонью.

Около электростанции, окружив столб с молчащим громкоговорителем, стояла толпа людей. Среди толпы Витька разглядел и монтеров. Все смотрели на черный лоснящийся обломок рельса, который висел на столбе и громко стонал, раскачиваясь. По обломку, согнувшись, что есть силы лупил кувалдой Подгороднев Сема. Иногда с ударом высекалась искра, и тогда он менял руку и бил в другую сторону.

Якушев медленно приблизился. Люди оглянулись и оживленно задвигались.

Навстречу выскочила бабка Пионерка и заругалась сквозь радостный смех:

— Вот взять ремень да по святому-то месту!..

Сема оглянулся тоже. На мгновение его носастое лицо будто озарилось изнутри, но тут же поблекло и грозно нахмурилось. Он смачно плюнул через плечо и застучал с еще большим ожесточением. Тут только Витька обнаружил, что спина у Подгороднева мокрая. Никогда еще он не видел, чтобы телогрейка пропитывалась потом. Рубаху видел, а телогрейку — нет.

Сема еще раз, так, что хряпнула кувалда, саданул по рельсу и зверем набросился на Витьку:

— Гуляешь, едри твою за ногу?! А люди из-за тебя всю ночь не спали!

— Ты не ругайся, Сема… — слабо улыбнулся Витька. — Я нечаянно…

Подгороднев отбросил кувалду, опустился на корточки под столб. Покурил этак злобко, с плевками, и, вскочив, торопливо ушел в туман.

— Он спать пошел, — перебивая друг друга, объяснили Васькины. — И мы пойдем, а завтра вколем… А тут такое было! Мы и костер жгли, и кричали. А председатель стрелял из ружья!

— Идите, ребята, отдыхайте, — сказал Витька и сам было двинулся тоже. Но пересилил себя и пошел к Ситникову.

Из приоткрытой двери радиоузла слышался горелый запах изоляции. Видно, радист добавил на ночь батарею и все спалил. «Из-за меня сгорел приемник», — догадался Якушев и прошмыгнул к председателю.

Иван Семеныч встретил его радостным возгласом, обращаясь к стоявшему у окна парторгу:

— Вида-ал? — И к Витьке, смеясь — Ну как, охотник, где же твои зайцы?

Будто облил кипятком.

— Какие зайцы?!. Кто вам наболтал?!

— Ладно, ладно, садись. А тут твой друг о тебе все справляется… Вот опять!

Задребезжал телефон. Витька поднял трубку.

— Ну как ты там? — с облегчением выкрикивал Серега. — Нормально? Я же говорил. — Он вдоволь насмеялся и весело крикнул) — Слышишь? Прислушайся: стучат топоры, звенят пилы! Это у меня тут на площадке! — Помолчал и посоветовал решительно — Ты вот иди к кому надо и — за горло. Действуй.

Витька резко повернулся к Ситникову и сел на стул, чувствуя, как подкатывает тошнота. Когда очнулся, перед ним стоял Иван Семеныч со стаканом воды, а парторг держал графин с большой позвякивающей пробкой.

Витька смущенно улыбнулся:

— Это просто так, уходился по снегу… — И озабоченно стал просить сделать доброе дело: срочно вывезти дубовые пасынки. Объяснил про экономию и про все, что узнал от Седова.

Ситников выпил из стакана воду и, усевшись за стол, подпер кулаком розовую щеку. Глаза его сделались грустными.

— А я хотел за сеном посылать. Может, повременишь?

— Да вы что? — Витька вскочил. — Каждая минута дорога!

— Пошлем все-таки за пасынками, — осторожно подал голос парторг, хмуря молодое, синещекое — от частого-бритья — лицо. — Пусть люди начинают работу сначала. Кому не хочется самое тяжелое сделать сразу!