Лесной глуши неведомые тропы
Шрифт:
Нет ее вовсе, любви-то. Мужики придумали, чтобы бабы верили.
И чтобы юбки повыше поднимали, — в моем воображении договорила сердитая Ульва, но я не стала озвучивать Энги эти слова.
Тур повернулся теперь уже на другой бок и громко засопел.
— Ну, нет так нет.
Я вздохнула и закрыла глаза, натянув одеяло до самого подбородка. Разбушевавшееся сердце никак не унималось, колотясь теперь где-то в животе. Несмотря на усталость, сон почему-то вовсе не шел.
Судя по тому, как ворочался на постели и терзал кулаками подушку Энги, ему тоже не спалось. Но его-то можно было понять: он привык возвращаться домой за полночь и спать
— А ты? — слова вырвались у меня раньше, чем я успела сдержать свой язык.
— Что? — буркнул Энги, хотя прекрасно понимал, о чем я спрашиваю.
— Любил кого-нибудь?
Его сопение стало еще громче — что твой котел на печи, с которого вот-вот сорвет крышку.
— Было дело.
— И кто она? — улыбаясь, коварно повторила я его же вопрос.
— Кто-кто… Ты ж сама сказала: нет ее, любви-то. Бабьи выдумки. Спи уж.
— А она…
— Спи, сказал.
Я хихикнула и отвернулась к стене, перебирая в памяти всех деревенских девиц, одна из которых могла приглянуться юному Энги. А может, это кто-то из ныне замужних? Ведь больше пяти лет прошло с тех пор, как он покинул Три Холма.
Надо бы спросить у Миры. Она-то жила здесь с самого рождения, а сплетни — ее самое любимое занятие. Наверняка она что-нибудь слышала о пассии Ульвиного сына. Рассудив так, я прислушалась к сбивчивому дыханию Энги и попыталась восстановить собственное.
Удастся ли сегодня уснуть?
Проснулась я, по обыкновению, вместе с заливистыми петушиными криками. Небо за окном лениво серело, бросая в избу темные тени от высоких сосен — занимался рассвет. С опаской поглядывая на спящего Энги и борясь с зевотой, я поспешно выскользнула из ночной сорочки и переоделась в домашнее платье, натянула теплые чулки, зажгла свечу, разгоняя сонливый полумрак, и принялась растапливать печь, чтобы согреть воды для умывания и приготовить завтрак для Энги.
Едва комната наполнилась теплом, он заворочался и, раскинув длинные руки в стороны, сбросил с себя одеяло. Я подошла ближе, чтобы поправить его, и невольно скользнула взглядом по темному следу от плети на шее. Сама не понимая, что делаю, я осторожно присела на край лежанки и легонько провела пальцами вдоль вздувшегося рубца, невольно задевая ритмично пульсирующую вену, которую пересекал шрам. Шея Энги была крепкой и мощной, как у взрослого мужчины, но расслабленное во сне лицо казалось мягче и моложе, чем при свете дня. Похоже, Энги очень старался выглядеть взрослым и грозным, но сейчас, когда его широкие темные брови не съезжались хмуро к переносице, а жесткие губы не кривились в некрасивой ухмылке, он казался обычным парнем не старше двадцати пяти лет. Я бездумно очертила кончиками пальцев линию шрама на его скуле, и в этот миг Энги открыл глаза.
Я вскочила, будто на меня накинулся рой лесных пчел, и отступила от лежанки.
— Илва? — он резко приподнялся на локте и сонно заморгал глазами. — Что-то случилось?
— Нет. Ты сбросил одеяло, я подняла. Спи, еще рано.
— Рано? — он завертел головой, вглядываясь в светлеющее небо за окнами. Словно спохватившись, нахмурился и спустил босые ноги в смятых нижних штанах на пол. — Ох. Мне пора.
— Куда? — удивилась я, стараясь не глазеть на него.
— На охоту.
Ах, да, он же говорил вчера… А я и всерьез-то не приняла.
— Пожрать есть что?
Вздохнув, я быстро собрала на стол, пока Энги торопливо одевался. На душе неприятно скребло — некстати вспомнился съеденный волками конь и та молчаливая
— Не ходил бы, — тоскливо протянула я без особой надежды. — Волки ведь близко…
— А я их не боюсь, — самодовольно вскинул голову Энги, уплетая за обе щеки яичницу с жареным луком. — Не на них ведь иду. А если и повстречаю, то шкура-другая мне тоже не помешает: надо же как-то добыть тебе еще три серебреника.
Моя попытка все равно была безнадежной, поэтому я лишь всплеснула рукой, чувствуя неприятную тяжесть на сердце. Его слова заставили меня призадуматься, чьей шкуры жальче: волчьей или собственной. Малодушно решила, что все же своей.
Пока я суетливо бегала из избы и обратно, хлопоча по хозяйству, Энги оделся, закинул за плечо лук, колчан, котомку со снедью и вышел во двор.
— Будь осторожен! — крикнула я вдогонку, понимая, что мои слова для него будут значить не больше, чем досадный порыв морозного ветра.
— Угу, — промычал он и зашагал в лес, оставляя хорошо заметные следы на припорошенной легким снежком стылой земле.
Без дела и мне сидеть не довелось: едва я успела прибраться в доме да выстирать вчерашнюю одежду Энги, в дверь торопливо постучали.
— Илва! — послышался снаружи мальчишечий голос. — Ты дома?
Я приоткрыла дверь в сени — за ней обнаружился Оле, один из многочисленных внуков старого мельника Огнеда.
— Чего тебе? — нахмурилась я, чуя неладное. Когда это деревенские приходили ко мне с добрыми вестями? Дайте-ка вспомнить: ах, да — никогда!
— Келде совсем худо. Мама за тобой прислала, велела поторопиться.
— Что с ней? — я одевалась на ходу, выдергивая из пучков сушеных трав на стене толику тех, что могли понадобиться с большой вероятностью. Лихорадка, кашель, грудная жаба, боли в животе — самые частые хвори в деревне.
— Горит вся и мечется. Пить-есть не хочет, криком кричит, и нас будто не узнает.
Я поморщилась и нащипала еще трав из пучков.
— Ну, бежим, посмотрим, что там с сестрой твоей.
Бежать не пришлось — у кромки леса нас дожидалась расписная телега, на которой внуков мельника обычно возили в школу при Старом Замке. Семья мельника считалась зажиточной, поэтому все внуки Огнеда сызмальства обучались грамоте. С молодой красавицей Келдой мы не были близко знакомы: родня мельника мнила себя знатью и не якшалась с отребьем вроде меня. Мельница и огромный дом Огнеда стояли в самом конце деревни, у речного порога, поэтому с Келдой мы могли видеться только на ярмарках, где она не то что не здоровалась со мной, но даже едва ли замечала с высоты своего положения. А в последнее время я вообще ее не встречала: Мира как-то обмолвилась, что Келду взяли в услужение к лорду Хенрику в Старый Замок. Уж как загордилась ее мать! Просто диво дивное, как она могла снизойти до того, чтобы позвать ведьму в свой дом.
Судя по ее бледному встревоженному лицу, дела и впрямь были плохи.
— Илва, — прошептала бескровными губами Марта, мать Келды. Располневшая от сытой жизни женщина приходилась старшей дочерью скорняку Гиллю. — Помоги моей девочке.
— Что случилось? — я уже мыла руки в большой глиняной миске у порога.
— Не понимаю, — ее взволнованный голос срывался и дрожал, когда она провожала меня в большую, светлую комнату Келды. — На прошлой неделе приключилась с ней хворь — животом маялась. Она сказала, что лекарь из Старого Замка давал ей горькие зелья и отправил домой подлечиться, но ей стало хуже.