«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
Шрифт:
От попадания крупнокалиберного снаряда он взорвался в воздухе. Воздушный стрелок погиб сразу, а летчика выбросило из кабины. Он сумел раскрыть парашют, но судьба уготовила ему смерть на земле. Он приземлился на минное поле и погиб. В самолет Байматова попал 37-мм снаряд. Разорвался он в тазовой части воздушного стрелка. Взрывом верхнюю часть выбросило из кабины, а нижнюю часть тела летчик привез с собой. Останки стрелка захоронили на окраине аэродрома.
Один из вылетов в Пруссию мог закончиться трагически и для нас с Федей, но не от действий противника, а по моей необдуманности – желания снова побрить над самой водой, как это было на подходе к аэродрому Колпачки во время перелета с Брянского на Прибалтийский фронт. Отработав по цели и идя немного южнее Тильзита, вижу,
Летя над самой водой, увидел перед собой провод, висящий поперек реки. Хотел тут же взять ручку управления на себя и перескочить над ним, но понял, что не успею. Под провод нырять нельзя. Чтобы не отрезало голову, если провод чиркнет по фонарю кабины, мгновенно опускаю ее ниже уровня верхнего бронелиста капота и тут же поднимаю. За доли секунды, пока это делал, должен был или столкнуться с тросом, или проскочить под ним. К счастью, произошло второе. Никакого удара я не слышал. Значит, проскочил под ним в каких-то сантиметрах. Видимо, волею судьбы не суждено было мне остаться на дне Немана между Тильзитом и Каунасом.
На какой высоте я пролетел под проводом, не знаю, но что именно под ним – точно. Он был свит из отдельных проводов и висел на высоте 7–10 метров. Проскочив его, я сделал боевой разворот с небольшим углом, чтобы посмотреть, откуда он взялся. И как только поднялся выше крутых берегов, увидел подорванные высоковольтные мачты. Все ясно. Спросил у Федора, видел ли он, как мы проскочили под проводом. «Под каким?» – переспросил он. Объяснять не стал. Понял – он даже не заметил. А ведь мы были на волоске от смерти. Невольно вспомнил Чкалова с его известным пролетом под мостом. Разница была в том, что он пролетел преднамеренно, заранее готовясь к нему, а у меня он был случайным и этим более опасным. Высота была не той, да и самолет более скоростной и тяжелый.
После трехдневных действий в Восточной Пруссии направление полетов изменилось на противоположное. Противник перебросил под Шяуляй танковые соединения с задачей рассечь клин, вбитый нашими войсками в сторону Рижского залива, стремившимися замкнуть кольцо окружения группы армий «Север». В течение двух дней я сделал шесть вылетов по танкам противника. Загрузка – противотанковые бомбы. Не меньшее количество вылетов сделали и другие летчики. Из одного из таких вылетов не вернулись бывший штурман полка, разжалованный Байматов с напарником, отличным молодым летчиком нашей эскадрильи, умным, рослым парнем Семеновым. В тот день мы ходили всем полком во главе с командиром. Погода благоприятствовала. Истребителей противника не было. Не было и сильного огня с земли. Никто из группы не видел, что с ними произошло. Я тоже участвовал в том полете.
Их пара шла впереди меня. Хорошо видел ее атаку, выход из пикирования, но потом я, ослепленный солнцем при наборе высоты, потерял их. Не исключено, что они столкнулись и погибли. Пара не была слетанной. Вместе летели впервые. Семенов не знал особенностей пилотирования ведущего. Байматов имел привычку иногда делать резкие довороты и маневры при работе над целью. Такое бывало и в обычных полетах. Летчики эскадрильи, которой он командовал до того, как стать штурманом полка, полеты с ним называли нервными. Прилетали недовольные, мокрые от пота. Говорили: «Измотал нас!» Но при этом никому не жаловались. Побаивались. Летать с ним не хотели. Казавшийся внешне спокойным, он в какие-то моменты взрывался. Чувствовался кавказский характер. Иногда впадал в забывчивость, которая бывает у людей пожилого или старческого возраста, хотя стариком он не был. На вид ему было лет под сорок или немного больше.
Всех особенностей этого человека Семенов наверняка не знал, да и не мог знать, так как совсем недавно прибыл в полк. В полете
Не повезло при полетах под Шяуляй и моему стрелку Феде Шатилову. После атаки цели я стал делать крутую горку для повторного захода. На высоте менее 100 метров ударной волной разорвавшегося над стабилизатором зенитного снаряда у меня вырвало из рук ручку управления. Машину в этот момент резко бросило на нос, а сам я, отделившись от сиденья, сильно ударился головой о верхнюю броню фонаря. Моментально схватился за ручку и выправил положение самолета. Не могу понять, почему ее так резко бросило. Осмотрелся в пределах возможного. Вроде бы все нормально.
В это время ко мне подошел «як» из группы сопровождения и покачал крыльями, привлекая к себе внимание. Летчик стал показывать рукой в сторону хвоста моей машины. Наверное, он что-то говорил и по радио, но я его не слышал. В наушниках полное молчание. Оно, как я понял, отказало. Истребитель, убедившись, что я вижу его знаки, отвалил. Я ничего не понял. Запрашиваю по СПУ Федора. Молчит. Одновременно дублирую запрос лампочками трехцветной сигнализации. Но и на этот раз от него нет ответа. Решил поработать рулем поворота и посмотреть на его реакцию. В момент поворота носа самолета увидел конец оборванной антенны и ствол пулемета стрелка, перекидывающийся с борта на борт. Раз он так болтается, значит, его никто не держит.
Сразу после посадки я бросился к кабине стрелка, посмотреть, что с Федором, и узнать, почему он молчал. Но в кабине его не оказалось. Обычно после посадки мы сразу, не отходя от самолета, делились впечатлениями о полете, о том, что видели и т. п. Тут к самолету подошел летчик с «яка» Федотов. Это он в полете делал мне знаки. Я в это время осматривал кабину стрелка. В ней недоставало откидного фонаря, но Федя снял его еще на земле, как это делало большинство стрелков, чтобы он не затруднял обзора и при необходимости легче было бы покидать кабину в воздухе. «Чего ищешь? – обратился он ко мне. – Это я к тебе подходил, показать, что на хвосте у тебя сидит стрелок. Потом он сорвался и раскрыл парашют. К нему понесся «фоккер», я за ним. Что было потом, не видел. Не до стрелка было, сам понимаешь, что бывает при встречах с «фоккерами».
Прикинул по карте, где это произошло. До своих войск оставалось не менее 5–7 километров. Значит, если Федя и жив, то находится на территории, занятой противником, и спасти его практически невозможно.
Увидел шедшего по стоянке командира полка. Подошел к нему и доложил о случившемся. Иван Иванович рассердился и, не дослушав до конца мой доклад, выпалил: «Хулиганил? Выбросил?! Иди за ним пешком и без него не возвращайся. Будешь знать, как хулиганить в воздухе». Несмотря на его гнев, пытаюсь доказать ему свою невиновность и невозможность привести стрелка, находящегося на территории, занятой противником. «Какое мне дело, где он! По-моему, я понятно сказал: иди и без стрелка не возвращайся». От обиды, что командир не хочет выслушать и понять меня, чуть не плачу. Стою и не знаю, что делать. Подошел Федотов. Понимая абсурдность требования командира, вмешался в разговор: «Товарищ командир, я видел, как стрелок сидел на хвосте самолета, правда, как там оказался, не пойму. Считаю, что летчик ни в чем не виноват. Приземлился он, конечно, на территории противника». Чтобы доказать свою невиновность, я попросил командира подойти к хвостовой части моей машины и убедиться, что над стабилизатором действительно разорвался снаряд. Как только Пстыго увидел пробоины в хвостовой части самолета, выражение его лица изменилось. Прошла у него и злость. Командир молча осмотрел машину и насчитал до сотни, а может, и больше пробоин в обшивке стабилизатора, киля, рулей высоты и поворота. Самые крупные из них были с пятикопеечную монету.