Летнее Солнцестояние

Хорвуд Уильям

Рун снова почесался и выдавил из себя некое подобие улыбки.

— Говори быстро, что это за крот? — велел Мандрейк.

— Луговой крот, — спокойно ответил Рун.

— Ты убил его? — понизил голос Мандрейк.

— Хотелось бы в это верить... Он был там не один. Возможно, одного из них я все-таки прикончил. — Рун многозначительно замолчал, пытаясь заинтриговать Мандрейка еще сильнее, и, придав голосу чрезвычайную серьезность, добавил: — За луговыми кротами нужен глаз да глаз... Они стали куда более .искусными воинами, чем были прежде...

Знаете, что мне пришло в голову?

Мандрейк подошел ближе, надеясь, что теперь Рун скажет ему всю правду.

— Я полагаю, луговой крот больше всего на свете мечтает о том, чтобы овладеть данктонской самкой, и чем она моложе и невиннее, тем лучше... Старый крепкий самец и нежная юная самочка... Заманить ее на опушку леса, а потом предоставить самой себе — пусть рожает луговых кротят где-нибудь в чаще Данктонского Леса...

Образ, живо нарисованный им, повис в воздухе, и в тот же миг из туннеля, ведущего в нору старейшин, показалась мордочка боевика. Заметив, что Мандрейк и Рун молчат, он тихо прошептал:

— Господин Рун... Ее там нет!

— Кого там нет? — заревел Мандрейк, решив обрушить свой гнев и раздражение, в коих был повинен хитроумный Рун, на ничего не подозревавшего боевика, который испуганно прижался к земле и бросил на Руна боязливый взгляд.

Рун опустил хоботок и печально покачал головой.

— Ну? — спросил Мандрейк еще более грозно.

— Это... Это я о Ребекке... Ее нет в ее туннелях...

— Но где же она тогда? — взревел Мандрейк.

— Я... Мы... не знаем, сэр... — еле слышно ответил боевик.

— Рун, а ты что на это скажешь? — спросил Мандрейк, вновь повернувшись к Руну.

— Именно этого я и боялся. Я надеялся, что все это неправда... Ах, Ребекка...

— Пшел вон! — заорал Мандрейк на боевика. — А ты, Рун, лучше рассказывай все по порядку.

— Говорить теперь особенно не о чем, Мандрейк. Тут уже не до разговоров. Вы знаете, почему Ребекка направилась в Бэрроу-Вэйл?

— И почему же?

— Сентябрь — пора перемен. В июне листва нежна и зелена, в сентябре же она начинает гнить... Иные кроты спариваются в сентябре... Так им хочется, вы понимаете? Подобные вещи происходят именно в эту пору.

— Спариваются?.. Ребекка?.. В эту пору? — Только теперь Мандрейк начинал понимать, о чем идет речь. Перед глазами его поплыли красные и черные пятна — яд гнева мгновенно проник в его сердце.

— На лесной опушке, возле луга, — вставил Рун и — уже без спешки — прибавил: — Я там побывал. Дрался с луговыми кротами, затащившими в свою нору данктонскую самку, которая позволяла им делать с собой все, что угодно. Предательство и угроза...

— Ты хочешь сказать, что это была Ребекка? — гневно и в то же самое время изумленно воскликнул Мандрейк.

Каждое новое слово Руна делало возникший в его сознании образ Ребекки все ярче и ярче. Его Ребекка, его любимая дочка, его простодушное дитя. Он изумленно созерцал образ, пришедший из глубин его темной — как и у всякого крота — души. Шерсть,

темень, порывистые движения, когти, скребущие по спине, влажные рыльца, открытые пасти, белые зубы, чувственные улыбки в глубинах неведомой запретной норы. И там же она — его Ребекка. Его дочь...

— Ребекка? С луговыми кротами? — деланно удивился Рун. — Надеюсь, это не так. Разве она на такое способна?

Рун прекрасно понимал, что Мандрейка уже не остановить. Он оказался совершенно прав, решив, что Мандрейк будет бешено ревновать, — он и сам отчасти испытывал нечто подобное, хотя отличался холодностью и рассудочностью, но если Мандрейком двигало право крови и похоть, то его распаляло единственное желание — подчинить молодую дочь властителя Данктона своей воле. Он вновь живо представил себе Ребекку и Кеана, и в глазах его тут же появился необычный блеск, подобный тому, что отсвечивал во взгляде каменной совы в туннелях Халвера, ибо для зла нет большей услады, чем истязать невинных и счастливых, лишая их радости жизни.

— Ты видел ее там? — отрывисто спросил Мандрейк, которым обуревала жажда действия.

— Я слышал, что в глубине норы развлекается с кротом — или с кротами — какая-то самка. Судя по запаху, она была уроженкой Данктона. Решила осчастливить луговых самцов... Но я не уверен в том, что это была именно Ребекка.

— Отвечай, там была Ребекка или не Ребекка?

— Не знаю, возможно, это была другая самка. Не знаю, — повторил Рун.

Его Ребекка... Его ребенок... Развлекается с луговыми кротами... Мандрейк взвыл от ярости и наконец-таки произнес те слова, которых и добивался от него Рун:

— Отведи меня туда — я хочу увидеть все собственными глазами!

Но Рун даже и теперь продолжал изображать нерешительность и неуверенность.

— Кто знает, может, я ошибся и все это — глупость. Тогда шел сильный дождь — настоящий ливень. В такую погоду чувства часто подводят. Возможно, я заблуждаюсь... Поверьте, уж я-то не желаю зла Ребекке...

— Веди меня на место, — приказал Мандрейк ледяным тоном, согревшим сердце Руна.

Ночь. Спят Кеан и Ребекка. Ночь. Тяжелые шаги Мандрейка приближаются к лесной опушке. Ночь. Вверху, на черном, лишившемся своей коры, мертвом вязе, поблескивают желтые глаза совы, что сидит, обхватив когтистыми страшными лапами ветку, выискивает жертву на земле, покрытой ковром опавших листьев, — принюхивается и присматривается.

Мандрейк и Рун вышли на поверхность неподалеку от лесной опушки, за которой начинались бескрайние луга. Произошло это незадолго до рассвета, когда в лесу можно услышать только далекий писк полевки или песчанки, попавшей в лапы неясыти. В такое время крота может потревожить разве что дурное сновидение — он повернется на другой бок и вновь забудется мирным сном; лишь холодный ветер бродит в этот час по лесу, расшвыривая жухлые листья и играя с колючими плетями ежевики; лишь блеклый месяц холодно взирает на лесные поляны, степенно уходя за горизонт.