Лето, в котором нас не будет
Шрифт:
Сама не понимаю, что несу, а Эймери смотрит на меня своими тёмными глазами, не отрываясь, и даже самую капельку не злится.
— Закончила? Полегчало? Идём.
— Никуда я с тобой не пойду! — выкрикиваю я, невольно отшатываясь, каблук скользит по сырой земле, и Эймери хватает меня за плечи, дёргает на себя.
— С ума сошла, ещё только в Лурду мне свались, малявка!
— Не смей меня так называть! — рычу я, поднимаюсь на цыпочки, чтобы сказать ему это прямо в лицо, он наклоняется ко мне — и мы стукаемся холодными носами.
— Ма-ля-а-а-вка, — по слогам нараспев
— Тощий, мерзкий…
Я не договариваю, не успеваю договорить. Его губы — сухие, упругие, совершенно не слюнявые — касаются кончика моего носа. Стальная космея, Эймери Дьюссон действительно поцеловал меня в нос, как ребёнка какого-то! И это… Это просто ни в какие ворота не лезет! Я же взрослая. Уже совсем взрослая.
Прижимаюсь губами к его губам — мой опыт поцелуев так дальше никуда и не зашёл. Не уверена, что Эймери знает о них больше, чем я.
Но, оказывается, знает.
Глава 13. Скверный дар
За моей спиной Лурдовское ущелье, а сама Лурда — извилистая и норовистая, но довольно маловодная река, рокочет где-то далеко внизу, словно гроза утонула именно в ней. По крайней мере, мне так кажется в первый момент. А потом я понимаю, что гроза попросту возвращается, злые капли дождя стукаются о щёки.
Мне не хватает воздуха, дождь усиливается, становится ощутимо холоднее, но в то же время я необыкновенно остро чувствую, что именно в этот самый момент всё в моей жизни происходит правильно.
Так, как заведено. Я кладу ладони на плечи Эймери и подставляю ему губы, Он снимает с меня шляпку, сжимает волосы, гладит шею, от прикосновений к уязвимой коже за ушами меня будто молнией пронзает — молнии и в самом деле сверкают над головой. Тело движется будто само, все ощущения сконцентрировались в этих чувственных жадных прикосновениях изнанок наших телесных оболочек.
Он прикусывает мою нижнюю губу, и я пытаюсь ухватиться за его спину, удержаться на ногах. Рука сама собой зарывается в его волосы, шелковистые, влажные из-за дождя. Всё это немыслимо — темно, холодно, мокро, сладко, а в голове пульсирует одно-единственное слово: правильно. То, что сейчас происходит, правильно, именно сейчас и именно с ним. Так, как и должно быть.
— Промокнешь и заболеешь, — шепчет Эймери мне куда-то в шею.
— Пусть, — отвечаю я тоже шёпотом. В самом деле, глупо думать о простуде, когда обретаешь что-то такое своё, настоящее. Когда прощаешься навсегда.
— Идём, — в который раз повторяет Эймери, продолжая тянуть меня куда-то в темноту. — Здесь недалеко. Мы шагаем, останавливаясь ещё раза три по пути, чтобы повторить самый первый поцелуй, словно не в силах удостовериться, что он был.
— Хорошо, что я никогда не встречусь с тем блондинчиком с водянистыми глазами, — Эймери подхватывает меня за талию и переносит через какую-то лужу.
— С каким? — я словно в тумане и не понимаю смысла слов.
— С тем, который так омерзительно лапал тебя в какой-то деревянной беседке с дурацкими крылатыми ящерицами. Вот так, — его рука, всё ещё сжимающая мою шляпку, опускается чуть ниже поясницы, — а ты ещё и хихикала, как дурочка. Ужас какой. Я его убью.
— Это
— Никто. Не имею. Но какой же он мерзкий тип. Никогда бы не стал с таким целоваться.
От неожиданности я фыркаю, прихватываю его за полы сюртука и смотрю в лицо.
— Откуда ты всё это узнал?
Вместо ответа Эймери отстраняется, делает взмах рукой, я невольно отслеживаю это его движение: прямо перед нами стоит небольшой каменный одноэтажный дом. Он выглядит скорее как нежилое помещение для хозяйственных нужд: никакого сада, простая неприметная дверь, и в той стене, которой дом повёрнут к нам, нет окон.
— Это… твой дом? — почему-то шёпотом спрашиваю я.
— Только на время твоего возвращения из школы.
Не знаю почему, но я чувствую себя виноватой, хотя тут же прогоняю это чувство.
— Почему тебя от меня скрывали? И продолжают скрывать?
— Ну-у… — он открывает дверь, вспыхивает свет, внутри очень пусто, но всё же это действительно жилой дом, а не какой-нибудь сарай. — Ты же Хортенс Флорис, наследница богатой благополучной семьи. А я рождён у женщины с… как ты тогда выразилась? Низкими моральными принципами, кажется. Мой родной отец от меня откупился, твой отец был вынужден пойти ему навстречу и всё такое.
— Ну и что? — я захожу и почти что спиной чувствую, как Эймери закрывает за нами дверь. Мурашки бегут по коже, и я не могу сказать точно, страх это или предвкушение. — Конечно, подобное не одобряется обществом, но… Если бы всех, кто родился вне брака, прятали на чердаках, у нас бы чердаков не хватило бы.
Эймери хмыкает и снимает свои ботинки. Наклоняется ко мне и расстёгивает застёжки на моих сапогах — в этом его движении удивительным образом нет ничего унизительного, а вот смущающего — целая тележка. Я закусываю губу. Ситуация из ряда вон выходящая — я не просто гуляю с Эймери, я в доме Эймери, ночью, и похоже, кроме нас тут никого нет. Грохот грозы доносится слабым мурлыканьем, а мой… даже не знаю, как его назвать! — ведёт меня, босую и мокрую, куда-то вглубь своего жилища. И у меня нет никакой уверенности, что если он продолжит меня целовать, я остановлюсь. Или что он остановится. Надо уходить отсюда, но… Послезавтра я уезжаю на два года. И уходить мне совсем не хочется. Мы так мало общались, но за эти годы постоянных мыслях о своём соседе с четвертого этажа и его тайнах я стала чувствовать его своим.
Родным.
— Возможно, — Эймери присаживается в кресло, одно из двух не новых, но добротных кресел первым, вопреки всем нормам этикета, в соответствии с которыми первой всегда должна садиться женщина. Немного помедлив, я устраиваюсь в кресле напротив, стараясь не слишком глазеть по сторонам. Здесь есть камин, судя по всему, не работающий, есть стол, на котором стоит несколько кружек и тарелка с какими-то галетами. И — к моему ужасу — неровно заправленная кровать в углу. Судя по всему, в этой хибаре вообще есть только одна комната.