Лето, в котором нас не будет
Шрифт:
— Думаю, малье Флорис не желала именно нашего с тобой общения. Одно дело — уличный разговор посторонних. Другое дело — жить в одном доме, да и вообще… — он неопределенно мотает головой, и это самое "вообще" остаётся непроговорённым. — Лучше, чтобы малье Флорис не знала о нашей встрече. Не стоит её тревожить. Её можно понять.
— Это потому, что она знает, что ты… ты… — это так трудно выговорить! — Что мой отец — твой отец?
— Чего?! — он вытаращивает глаза. — Мальёк Аделард — мой отец? Кто тебе сказал такую чушь, малявка?!
— Но… — теряюсь я. — А разве
— Не знаю, кто тебе что наболтал, но это полный бред. Наши родители действительно были знакомы, но своего родного отца я прекрасно знаю, точнее, знаю, кто он. И это отнюдь не Аделард Флорис! — он изумлённо качает головой, а моя собственная голова идёт кругом. И ещё становится стыдно. Ужасно стыдно.
— Твой настоящий отец жив?
— Живее всех живых, — мрачно говорит Эймери. — Такие живучие, как ползучие тальпы.
— Но почему тогда ты живёшь у нас, а не у него?
— По кочану.
— Я серьёзно!
— А ты думаешь, все дети нужны своим родителям, наивная малявка Хортенс? — прежние язвительные интонации возвращаются в его голос. — Это далеко не всегда так, особенно если ребенок — ущербный со всех сторон. Иногда им легче вовсе забыть об ошибке молодости. Отрезать, как поражённую тлёй ветку.
— Но ты же здоров! — восклицаю я. — Ты же…
Он поворачивается ко мне и вдруг прижимает палец к моим губам, и я сразу же замолкаю.
— Всё, хватит. Мне пора, пока нас тут никто не застукал. С днём рождения, малявка. Надо было подарить тебе словарь по лайгону, но кто же знал, что мы с тобой всё-таки встретимся. К тому же не уверен, что тебе это поможет. Впрочем, спасибо за палку.
Это очень-очень глупо, но я стою и разглядываю его, чувствуя острую, но не облекаемую в слова необходимость что-то сказать, что-то сделать. Облегчение после его слов такое же сильное, как и смущение от его прикосновения.
— Мне жаль, что так получилось с твоим цветком, — наконец говорю я. Вообще-то я не обязана перед ним извиняться или что-то там объяснять. И всё же я почти извиняюсь.
— Мне тоже. Я бы на твоём месте не делал так слепо всё то, что предлагает твоя подруга.
— Откуда ты знаешь, что это она предлагала? Откуда ты вообще..? И… ты же всё-таки маг, верно? Тогда почему…
— С днём рождения.
Эймери уходит, резко и внезапно, оставляя меня стоять, ёжась и теряясь в догадках, у ограды нашего дома. И я уже делаю шаг за ним — но вышедшая за ограду ужасно недовольная Коссет окликает меня, и нет никакой возможности от неё сбежать. А на следующий день малье Сиора с сожалением говорит мне, что "кузен" больше у неё не гостит, и она понятия не имеет, куда он направился. Отец при попытке завести разговор чмокает меня в лоб, как маленького ребёнка, и уверяет, что всё нормально, и более никто меня не побеспокоит.
Но всё не "нормально". Совершенно не нормально!
На расспросы Аннет, которые она учиняет мне в первый же школьный учебный день, я равнодушно отвечаю, что этим летом не видела Эймери, и более того — мне совершенно не интересно, что с ним и где он находится.
Пятнадцать
Глава 10. Прошлое. Не ходи туда!
Одна тысяча пятьсот пятый год
Седьмой грыз слегка заплесневевший сухарь. Отдирал длинными грязными ногтями белёсые пласты плесени, смачивал слюной твёрдый, как камень, сухарный бок и ел. Тринадцатый поглядывал на него со своей койки. Он был высоким, рослым, постоянно хотел есть, и Седьмой наверняка бы с ним поделился, но от привкуса и запаха плесени его тошнило, и Четвёртая ещё года три назад ехидно прозвала его «аристократишкой». Половину букв она тогда не выговаривала, поэтому в её исполнении это звучало особенно комично — «аистокатиска»!
Двадцатой было не смешно. К Тринадцатому она питала слабость, с того самого дня, когда он прокусил щёку Третьего за попытку отобрать у неё яблочный огрызок. Поэтому на Четвёртую она покосилась недобро. Сказать по правде, Двадцатую все боялись, особенно после того, как сдохла некстати раскаркавшаяся над ней ворона — вроде и совпадение, но тут все быстро понимали, что к чему, в Джаксвилле совпадений не бывало. Если бы не Двадцатая, Четвёртая наверняка бы заставила Тринадцатого откусить кусок — иногда от нечего делать ей такие развлечения нравились.
— Слюнями не подавись, — беззлобно посоветовал Седьмой, а потом пристально посмотрел на свой сухарь. Через пару секунд протянул Тринадцатому восхитительный ломоть чистого белого хлеба. Но приятель только головой покачал.
— Запах всё равно остался. И вкус.
Седьмой пожал плечами и сел на кровать. Огляделся, кивнул Двадцать второй — она выпендриваться не стала, откусила кусок. Легла на кровать, уткнувшись босыми холодными ногами в бедро Четвёртой.
Последнее время она часто хандрила. Только её дар не проявился ещё во всей красе, и она казалась себе обделённой. Если, конечно, можно было быть ещё более обделёнными, чем постоянные обитатели Джаксвилля.
Дверь скрипнула, и скучающая пятерка мигом напряглась, дёрнулась. В дверь просунулась круглая голова коротко стриженного веснушчатого и лопоухого мальчика. Круглые глаза смотрели доброжелательно, хотя и несколько рассеянно, а его крупные белые-пребелые зубы, казалось, были сделаны не по размеру — во рту они явно не помещались, как у кролика.
— Привет, Риш, — сказала Двадцатая. Она поглаживала очередную прирученную крысу. Жизнь каждой новой хвостатой Ноль тянулась примерно год, даже крыс в Джаксвилле хватало ненадолго.
Парнишка заговорщически улыбнулся и радостно помахал им ладонью с короткими пухлыми пальцами.
— Пошёл вон отсюда, дебил, — Тринадцатый от голода обычно был зол.
— Останься. Зайди в комнату, — велела Четвёртая, и мальчишка неуверенно зашёл внутрь комнаты. Его одежда, отнюдь не старая и не самая дешёвая, казалась растянутой и поношенной из-за изрядно пожёванного ворота и отсутствия пуговиц — малье Агравис их убирала, чтобы сынок не проглотил лишний раз.
— Он может быть полезным, — Четвёртая оглядела остальных. — Мне Тридцать пятая говорила, он им из погреба таскал груши.