Лето, в котором нас не будет
Шрифт:
Видела бы меня мама! «Добропорядочные малье не ходят по ночному лесу с малознакомыми неблагонадёжными юношами» — её наставительный мелодичный голос так и звучит в голове. Действительно, малознакомыми: сколько воды утекло с тех пор, как мы виделись с Эймери в последний раз? Времени всех наших встреч за восемь лет и на день-то не наберётся. Я ничегошеньки о нём не знаю, гораздо меньше, чем о том же Даймоне, с которым последние два года виделась ежедневно и раз сто целовалась. Так, не особо, прямо скажем, глубоко, только губами, хотя Аннет я, разумеется, сказала, что всё
Таких слов благовоспитанные малье не то что произносить — и думать-то не должны.
Лес кончился неожиданно, а тропинка стала ровнее и шире. Отмытое грозой небо, бархатно-синее, до этого стыдливо скрывавшееся от нас за кронами деревьев, вдруг открылось во всём своём звёздном великолепии, правда, и ветер накинулся с новой силой — принялся терзать мои волосы, прижатые шляпкой, и влажный от соприкосновения с травой подол платья. Я уже поняла, куда мы пришли, и мне стало страшно, так нереально страшно — и одновременно безумно весело. Я сжала пальцы Эймери чуть сильнее — и мы, не сговариваясь, ускорили шаг.
Перед нами, а точнее, почти под нами раскинулось Лурдовское ущелье. Хотя я и была там только в детстве, но сразу же узнала очертания натянутого над узкой тревожной глубиной верёвочного моста, услышала далёкий слабый рёв воды, увидела низенькую будку охранника, тёмную и выглядевшую совершенно заброшенной и нежилой. Эймери скосил на меня глаза и комично прижал палец к губам.
Меня уже почти трясло, странно, что он словно и не чувствовал этой дрожи. Я боялась высоты, безумно боялась, а идти в ночи по шатким деревянным перекладинам, расстояние между которыми не меньше двадцати-тридцати сантиметров, вцепившись в узкие мокрые верёвки… Нет уж, увольте. Может, я и не достаточно благовоспитанная малье, но всё-таки не сумасшедшая.
Путь к мосту через ущелье не преграждался ничем. Охранник, если он вообще был, давно и крепко спал, а Эймери шёл вперёд совершенно спокойно и целенаправленно. И не выпускал мою руку из своей.
— Нет, — всё-таки сказала я, для верности упираясь каблуками в рыхлую землю. — Нет, ни за что!
— Всё так же трусишь, малявка Хортенс?
— Не зови меня так!
— Думаешь, я не знаю, как ты меня называла?
Против воли я покраснела, радуясь тому, что в темноте этого не должно быть видно.
— Это было давно и… и в детстве. Всё так же думаешь, что ты самый умный и всё обо всех знаешь?
— Для того, чтобы знать всё обо всех, к сожалению, быть самым умным вовсе не нужно.
— А что нужно?
— Идём.
— Зачем?
Мы стояли перед верёвочным мостом через Лурду. В каких-то полутора метрах от чёрной гудящей пропасти. Наверное, так же чувствуют себя мятущиеся души, попавшие на Небесный луг после смерти. Упасть семенами в Небесную почву и возродиться прекрасными цветами — или упасть камнями обратно на землю?
— Попрощаться, — говорит Эймери Дьюссон, самый невозможный из всех моих возможных знакомых. — Ты же в самое ближайшее время поступаешь в КИЛ, я ничего не путаю?
— Поступаю, —
— Почему попрощаться? В смысле, ты куда-то уезжаешь из Флоттервиля? Тоже куда-то поступаешь? Или будешь работать?
Ох, ему уже девятнадцать лет. И, помнится, он говорил, что будет жить здесь до двадцати одного года. Не знаю, когда у него день рождения, но… Очень может быть, что когда я окончу КИЛ, Эймери действительно уже уедет, далеко и навсегда.
Но какая мне разница? Я закончу колледж, пойду на стажировку, выйду замуж, в конце концов! Не собираюсь же я звать мальёка Дьюссона к себе на чай для воспоминаний о детских проказах после замужества?
Мне не нужно ни о чём его расспрашивать. Не нужно никуда за ним идти. Всё это глупо и…
— Идём, — повторяет Эймери и делает первый шаг на верёвочный мост. Я вижу, как шатается шаткая конструкция из канатов и деревянных досок под его не таким уж значительным весом. Выжидаю несколько шагов — и ступаю тоже. Деревянные перекладины мокрые и скользкие после недавнего дождя. Я не вижу пропасти под собой, но знаю о её существовании, а руки сжимают верёвки по бокам так, что вот-вот кости треснут.
Шаг. Ещё шаг. И ещё. Не помню, как дохожу до середины, глядя себе под ноги — лучше смотреть в пустоту, чем провалиться между перекладин, от одной этой мысли меня прошибает холодным потом. Ветер набрасывается с новой силой, волосы то и дело попадают в глаза и рот, хорошо, хоть шляпка держится крепко.
Только по тому, насколько меньше трясётся мост, я понимаю, что Эймери уже на другом берегу — и невольно стараюсь идти быстрее. С ужасом осознаю, что придётся потом возвращаться обратно — другой-то дороги всё равно нет.
— Рад, что ошибся.
— В чем? — огрызаюсь я. Зубы стучат так, что вот-вот прокусят губу. Умом я понимаю, что под ногами уже твёрдая земля, но меня ещё качает — тело не отпускает пережитый испуг.
— Ты уже не трусишка, малявка.
— Не называй меня так! — я легонько ударяю его по руке, а он стоит неподвижно, даже не пытаясь уклониться и смотрит на меня, серые глаза кажутся чёрными. Тогда я шлёпаю его ещё раз, сильнее, стучу кулаками по плечам, по груди, чувствуя невыносимую потребность выплеснуть то сумасшедшее раздражение, поселившееся во мне с первой секунды, когда я только его увидела — восемь лет, целую вечность назад!
— Не стесняйся, я весь твой, как личная тренировочная груша, — ехидно комментирует Эймери, и я тут же останавливаюсь, стараясь успокоить дыхание. Да что на меня нашло?!
— Ненавижу тебя. Ненавижу. Терпеть не могу! — я должна была это сказать, хотя бы так, хотя бы теперь, пусть эти смешные детские слова ничего не выражают. — Как ты меня достал, ты и тайны эти все твои, как ты мне надоел! Никак не оставишь меня в покое, придурок. Убила бы. С моста бы в реку сбросила. Сожгла бы живьём!