Летучий корабль
Шрифт:
И я все время вижу его глаза напротив своих — и в них ничего не меняется. И я продолжаю, но я уже не помню, что я говорю ему, захлебываясь, то переходя на крик, то чуть ли не шепчу, потому что голоса мне не хватает. Что меня можно лишить всего, давая взамен малые крохи того, что посчитаешь нужным… Я, правда, не помню. Просто в какой-то момент я чувствую, что силы покидают меня. На этот раз все и окончательно. Уходят, не прощаясь. И сумеречные тени, что до этого робко прятались по углам, подступили сейчас так близко, что готовы вобрать меня, скрыть, унести собой… пускай. Я откидываюсь на подушку и закрываю глаза. Я не стану смотреть, как он сейчас поднимет палочку, чтобы нацелить ее на меня и произнести
Негромкий стук, как будто что-то аккуратно ставят на стол рядом с кроватью. И то, что происходит потом, представляется мне совершенно невероятным. Он целует меня, совсем легко, нет, не в губы, наверное, думает, что я сейчас стану сопротивляться. Просто легко дотрагивается до кожи на животе, мягко, словно боясь спугнуть меня. И в этот момент я понимаю, что меня бьет дрожь, причем уже, видимо, давно, а он осторожно кладет ладонь на мою острую коленку, и я ощущаю тепло его руки и холод, холод моего собственного тела. Я замираю, окончательно перестав понимать, что со мной происходит.
– Гарри, — шепчет он, — Гарри, успокойся…Я ничего тебе не сделаю…
Я уже готов открыть рот и сказать, что и не надо — уже все сделал, но что-то удерживает меня. К тому же я и не успеваю — он уже касается моих губ, теребит ранку на нижней, слизывая выступающую кровь. Он целует меня с такой безумной и безнадежной нежностью, будто бы нам обоим осталось жить всего несколько секунд, будто это последнее, что мы можем сделать до того, как смерть заберет нас. Наверное, для него это всегда и было именно так… И я не сопротивляюсь, такая мысль даже не приходит мне в голову. Я позволяю ему целовать меня, сам не знаю, почему. Правда, у меня нет этому никакого объяснения. Почему когда я чувствую, как его язык проникает все глубже, касается неба, когда он целует открытые, такие уязвимые сейчас подмышечные впадинки, когда его руки обхватывают меня, скользят по ребрам, по животу… Почему я не протестую, не пытаюсь сбросить с себя его горячее тяжелое тело? Может быть, раз я только что просил его о том, чтобы он не стирал эти страшные утренние воспоминания, в них есть что-то такое, с чем я не готов расстаться? И это в какой-то мере дает ему право и на то, что он делает сейчас. Я чувствую только вишнево-миндальный вкус его губ, запах моря, соли, ветра и солнца, которым, кажется, пропиталась кожа пиратского капитана.
– Развяжи меня, — говорю я ему, потому что у меня нет сил сказать что-то большее.
– Гарри, не бойся, не думай ни о чем, — шепчет он мне, освобождая меня, тут же перехватывает мои запястья, разминая их, целуя…— Значит, не снял джинсы…?
Я просто сошел с ума, теперь я готов признать это окончательно и бесповоротно. И хотя я еще почти не ощущаю своих рук, мне кажется, тысячи крохотных иголочек щекочут изнутри мои пальцы и ладони, мне отчего-то хочется прикоснуться к нему. Чтобы ощутить тепло. Чтобы забыть обо всем…
– Почему? — выдыхаю я.
– Что почему? — спрашивает пират, не отрываясь от моих искусанных разбитых губ.
– Почему ты? — я не могу сказать что-либо более связное. — Почему я?
– Я не знаю.
Его руки, мокрые волосы, задевающие горошины сосков. Целует меня, спускаясь все ниже, губы, осторожно касающиеся узенькой дорожки волос на моем теле. Когда я чувствую, как его пальцы оказываются внутри меня, я просто бездумно подаюсь ему навстречу, потому что… потому что это оказывается сейчас единственно возможным. Будто это уже давно, нет, всегда должно было быть именно
– Гарри, Гарри…
И дыхание ночи уносит меня, я почти кричу, на этот раз не от боли и страха, а от наслаждения, разрывающего мое тело, и будто проваливаюсь на несколько секунд в абсолютно пустое пространство, где нет ни прошлого, ни будущего, а существует только ослепительное и обжигающее сейчас. И где-то на краю сознания слышу, нет, скорее, угадываю, как он почти рычит мое имя, входя глубоко-глубоко в мое распластанное тело. Ягуар… И тепло, разливающееся у меня внутри…
Хищник скатывается с меня, осторожно, чтоб не повредить когтями и клыками мою шкурку, перекладывает меня на бок, спиной к себе, потому что способность двигаться в тот момент утрачена мной окончательно. И мы очень долго остаемся лежать вот так — неподвижно, беззвучно, позволяя ласковым волнам бархатной непроглядной ночи нести нас сквозь время и пространство. Только вот дрожь все еще не хочет отпускать меня…
Его руки обхватывают меня, так что мне даже тяжело дышать, губы ерошат мои короткие, совершенно мокрые от пота волосы, а потом он целует меня, чуть надавливая языком на чувствительную ямку на затылке. И дрожь начинает униматься.
– Что ты так дрожишь? Я напугал тебя?
Жаркий шепот, этот его голос… низкий, чуть хриплый, сейчас немного срывающийся. И держит меня крепко-крепко, прижимая к себе так, будто не намерен отпускать никогда. Усмехается, глубоко вдыхая, словно вбирая в себя запах моего разгоряченного тела.
– Мерлин, я напугал героя! Мне полагается орден?
– Да, первой степени, — фыркаю я, а потом вдруг неожиданно признаюсь: — Я был почти уверен, что ты меня убьешь.
И вновь дрожь судорогой пробегает по моему телу — мне все еще немного страшно… и сладко, и стыдно. И тепло, будто я всю свою жизнь хотел только одного — чтобы меня, вот такого голого и дрожащего, прижимал к себе пиратский капитан, лорд Довилль, он же по совместительству мой бывший профессор, мои извечный враг, ненависть всей моей жизни…Я совершенно не понимаю, что со мной творится. Но он же сказал «не думай ни о чем»…
– Я тебя убью?
Может быть, мне кажется, но в его голосе удивление и … как будто даже испуг. Его руки сжимают меня еще крепче.
— Ты мне ребра сейчас сломаешь, — мне как-то странно, что я еще могу говорить.
Ягуар чуть приотпускает когти, так что я вновь могу вздохнуть.
– Чего же ты испугался, если сам собрался прыгать в окно?
– Одно дело сам…, — мне теперь как-то неловко признаваться в своей слабости, в страхах, что рождали во мне смутные картинки, нарисованные моим подсознанием. — Ну, я подумал…
– Что я маньяк, раз привязал тебя к кровати? Что сейчас схожу за ножом и буду резать тебя на кусочки? И никто тебе не поможет?
Он говорит это так, что я бы не усомнился в том, что все это чистая правда, если бы он не продолжал целовать мои плечи, шею, затылок — так странно, мягко, бережно… Я бы даже сказал нежно, только вот это слово как-то совсем не вяжется с ним в моем представлении. Но я все равно вздрагиваю от его слов.
– Не смешно, — говорю я, а его ладонь медленно скользит по груди, ребрам, животу, гладя, успокаивая.