Летучий корабль
Шрифт:
– А, — я слышу усмешку в его голосе, — вот ты о чем… То есть трахаться с тобой всю ночь я могу…
– Но есть же исцеляющие…
– Исцеляющие чары не очень хорошо помогают при внутренних повреждениях, — злорадно поучает меня пират, а сам уже коварно касается святая-святых, тьфу ты, нет, конечно, я не то хотел сказать…
Я сжимаюсь, съеживаюсь от его прикосновений, если честно, мне просто очень больно, так больно, что я вцепляюсь зубами в подушку, чтобы не вскрикнуть, не расплакаться. И вновь начинаю дрожать…А он, помучив меня пару минут, как и обещал, правда, очень бережно, никуда не уходит, остается сидеть рядом со мной и вдруг осторожно гладит меня по плечу и по коротко
– Глупый, сейчас все пройдет, — целует меня куда-то в спину, — прости меня. Кажется, я… несколько перестарался.
Воспользовавшись тем, что он больше не удерживает меня, я аккуратно переворачиваюсь на спину, смотрю на него — просто не верю… Северус Снейп, лорд Довилль, хозяин пиратского острова чувствует себя виноватым… Вглядывается в мое лицо, отводит мне со лба мгновенно намокшие от пота волосы. И я, сам не зная почему, сгибаю левую руку, ставлю ее на локоть и ловлю его ладонь, соединяя наши пальцы в замок. И улыбаюсь ему.
– Все нормально, — говорю я ему. — Мне кажется, я тоже участвовал. И мне понравилось. Я сумасшедший. Аминь.
И минут через двадцать, когда способность передвигаться возвращается ко мне, мы идем завтракать. Нет, разумеется, мы еще некоторое время ищем и чиним мои очки, я при этом продолжаю возлежать с несчастным видом, так что вся работа достается пиратскому капитану. Отозвавшиеся на его «Акцио» обломки оправы с разбитыми линзами сначала не внушают мне оптимизма, но восстановлению все же подлежат. Так что, когда мы оказываемся внизу, где на открытой веранде, выходящей на широкую скалистую террасу, над которой склоняются сосны, уже накрыт стол, я различаю окружающую обстановку ясно и отчетливо и вообще вполне похож на человека.
В большую гостиную на первом этаже ведет довольно широкая деревянная лестница, и пока мы спускаемся, он почему-то придерживает меня за плечи, будто я вот-вот упаду. В тот момент я даже не задумываюсь, зачем он это делает, но и сбросить его руку не пытаюсь — в тот день я вообще плохо соображаю, что со мной происходит, как, впрочем, и в последующие. Да нет, разумеется, все не так плохо, просто тогда у меня в голове словно колотились тысячи молоточков, и каждый стучал о чем-то своем, так что выходила полнейшая какофония. Но потом я понял, уже, наверное, в Лондоне, когда пытался проанализировать все то, что со мной произошло — лорд Довилль не хотел ни на секунду разрывать этот простой физический контакт между нами, ту тонкую только что протянутую ниточку, что смогла связать нас. Как на грех, довольно крепко… как якорная цепь. По крайней мере, с моей стороны массивные чугунные звенья даже не ржавеют. Он не отпускает меня от себя, не позволяя забыть, задуматься — он уже очень хорошо понял, что жар его ладоней, его близость примиряют меня со всем. А, может быть, и сам не верит в то, что я так легко позволил ему оказаться так близко. Честно говоря, скорее всего все, что произошло с нами — и со мной, и с ним, вполне могло казаться ему чудом, нет, он не слишком верит в такие слова. Тогда, скажем так, бонусом: ведь он притащил меня с собой на Кес, сам толком не понимая, зачем он это делает, нет, понимал, разумеется, но рассчитывать на то, что я по доброй воле окажусь в его постели, уж точно не мог. А насиловать меня, тут я почему-то ему верю, совершенно не планировал. И как только он опомнился, он собирался стереть мне память. А в итоге вышло так, что мы стали любовниками. Был ли он счастлив
На балконе плетеные кресла — почти такие же, какие были на пиратском острове — и маленький столик, накрытый к завтраку — кофе, свежий хлеб, кажется, йогурт с фруктами в круглобокой прозрачной стеклянной банке, сыр… Ах, да, и фрукты, теперь уже не экзотические, а вполне европейские — персики, виноград и еще какие-то мне неизвестные, похожие на крупные фиолетово-зеленые чесночные головки. И я, как ребенок, спрашиваю его:
– Северус, а что это?
И тут же краснею, осознавая, что уже вторично называю его по имени, даже не спросив разрешения. Поэтому тут же уточняю:
— Ничего, что я так тебя называю?
Он наклоняется к самому моему уху:
– А как ты обычно называешь тех, с кем спишь?
Я опускаю глаза:
– Знаешь, я не спал ни с кем, кроме Джинни… Так что у меня небогатый опыт.
– Ну, раз ты не называл бывшую супругу миссис Поттер, то не вижу ни малейшей проблемы и в моем случае.
Он отодвигает кресло, предлагая мне все же сесть за стол, а сам располагается напротив меня, и вновь замечаю, что он… рад, доволен, что угодно, если слово счастье кажется неуместным.
– Будешь кофе?
Буду ли я кофе? В то утро он совсем ничего не знал обо мне, даже таких мелочей… люблю ли кофе, ем ли на завтрак йогурт, хочу ли бутерброд вот с этой мясной штукой, которая оказывается местной сыровяленой ветчиной. Пршут, как говорят здесь, как говорю теперь и я, предлагая ее клиентам в Luna e mare по несколько раз на дню. А фиолетово-зеленые чесночные головки оказываются фигами… Полуденное солнце пытается заглянуть к нам на террасу, пробираясь сквозь изогнутые сосновые ветви. И крохами с того стола я питаюсь и по сей день, и мои воспоминания не склевать ни голубям на площади у фонтана, ни настырным воробьям, шустро скачущим между столиками в дубровницком ресторане.
– Северус, а где мы?
Мне почему-то кажется, что он мне не скажет, мол, это вовсе не мое дело, куда он забрал меня. Ведь вчера, стаскивая меня с подоконника, он вновь напомнил мне о том, что моя жизнь больше не принадлежит мне. А еще я смотрю на накрытый стол и понимаю, что мне абсолютно не хочется есть.
– В Адриатике, — просто отвечает он.
– Опять остров, недоступный простым смертным?
Он кивает.
– Почему ты ничего не ешь?
– Я не хочу.
– Глупости, — он наливает кофе, мне и себе. — Ты несколько дней ничего не ел. И вчера, наверняка, тоже.
Я опять опускаю глаза, вспоминая, как вчера обошелся с едой, принесенной мне Твинки. Он мягко берет меня за руку.
– Гарри…
Мне становится как-то неловко, что меня приходится уговаривать, так что я беру с блюда кусочек рулета, мне кажется, я не смогу ничего в себя затолкать, но нет, рассыпчатое бисквитное тесто с тонкими прослойками варенья так и просится в рот. А потом я добираюсь и до сыра, и до невиданной ветчины, так что дело постепенно идет на лад. Конечно же, я очень хочу есть, просто не сразу осознаю это.
– Ты поаккуратнее, — Северус улыбается, глядя, как я, наплевав на застольный этикет, бодро поглощаю пищу. — Лучше потом еще поешь.
Молоточки так и стучат в моей голове, и вот одному из них, далеко не самому настойчивому, все же удается пробиться и быть услышанным.
– Северус, а как ты вчера успел? Ну…
Игра света и тени на его лице. Он встает из-за стола, подходит ко мне, останавливается за моим креслом и кладет мне руки на плечи. Может быть, не хочет, чтобы я видел сейчас выражение его лица. И некоторое время молчит.