Летун. Фламенко в небесах

Воронков Александр Владимирович

[13] Экипаж — это не только те, кто непосредственно летает, но и те, кто боевые вылеты обеспечивает, как-то авиамеханики и оружейники. Как верно заметил не помню кто, «Победа в воздухе начинается на земле».

[14] Ferrer по-каталански «железный». Реальная фамилия реального механика. Только служил он не с американцами.

Глава 6

VI

Испанское небо, 16 декабря 1936 г.

— На нас пошлют огонь и дым,

Цистерны сжиженного газа.

Следи, пилот! Ищи следы,

Чтоб всё взорвать и скомкать разом.

Ты будешь слышать гром атак,

Где бронепоезд не сгодится,

Где не пройдет тяжёлый танк, —

Там пролетит стальная птица![1]

Молодцы,

испанцы! Не все, но те, кто придумал и изготовил движок — точно! Да и Кармона с Феррером, его реанимировавшие — тоже орлы! Хоть и не летучие. Ничего, за Пепе я полетаю, а Гонсало сейчас главное — от восторга из задней кабины не вывалиться. Всё-таки второй полёт у человека, понимать надо. Первый был «вывозной», проверяли, как «Бреге» себя в воздухе ведёт. А сейчас — боевой вылет всем эскадроном. Только Лорд остался торчать на земле: он теперь «безлошадный», да у дю Беррье прямо на взлётке что-то, похоже, с мотором случилось. По крайней мере сверху было видно, как к его машине испанцы в моно[2] приближались: вроде бы техники, я с верхнего ракурса лица не разобрал. Так что летим двумя тройками: ведущими Акоста и Тинкер. Мы со Шнайдером висим хвостиками у Тинкера, кузены Томпсоны — у Акосты. Эдик Шнайдер — самый молодой из пилотов, он одиннадцатого года рождения, хотя и прекрасный летун. Но до уровня командира звена пока не дотягивает — слишком большой индивидуалист. У меня — мало официального, подтверждённого документально налёта. Не сознаваться же, что в башке у лётчика Русанова засел путешественник во времени, двадцать пять годков прослуживший в ВВС и ещё два десятилетия — в ДОСААФе? В «дурку», может, и не сдадут — хотя, судя по давешнему «приключению» Лорда здешние испанцы и без того психованные, могли ведь мужика и шлёпнуть из-за эмоций. А вот летать точно могут и не позволить. А я — настоящий я, Бехтеев, а не Русанов, если уж быть честным самому с собой, — здесь, в Испании, только из-за возможности летать. Пусть на «динозаврах», пусть — заранее зная, что воюю за сторону, которая потерпит поражение. Но летать! Летуны меня поймут: небо — это Небо. А кто не испытал, что такое — штурвал в руках, тем и не объяснить. Писать письма Сталину о том, что в сорок первом году Гитлер нападёт на СССР, конечно, можно. Вот только кто ему эти письма от белоэмигранта покажет? Добро, если в архив сдадут, а не на гвоздик в сортире повесят: с туалетной бумагой в Союзе пока плохо. Она как бы и есть — но по факту её почти никто не видел «вживую», а письма пожамкать можно — и сойдёт. Перелететь в СССР? У «Бреге» дальности полёта точно не хватит. Даже если «на перекладных» — как доказать, что я не контра недобитая, а наш, советский, только из грядущих времён? Вот то-то и оно. Даже если и не признают американским шпионом, то спрашивать станут вдумчиво и болезненно. И в результате с девяностодевятипроцентной вероятностью — опять-таки не дадут летать.

Что до проигранной войны… Сейчас, в декабре тридцать шестого, мой отец — настоящий отец — надраивает сапоги или дневалит на тумбочке в Орловском танковом командном. На фронт попадёт в сорок втором, поскольку по распределению сперва окажется где-то в Туркестане и больше года будет забрасывать командование рапортами. Войну сумеет пережить, хоть и не в генеральских чинах, а с капитанскими погонами, зато с шестью жёлтыми и парой красных нашивок за ранения на груди, ещё и меня произведёт на свет и воспитает. А тесть, батька моей покойной жены, дважды попадёт в плен, совершит шесть побегов, успеет попартизанить в Батальонах Хлопских[3], а после войны ещё четыре года будет вылавливать аковцев и бывших полицаев по белорусским лесам и нелепо умрёт от воспаления лёгких в пятидесятом.

Так вот мне почему-то думается, что если сегодня удастся пришибить бомбой пару здешних фашистов, а ещё лучше — мечтать, так мечтать! — вогнать в землю хоть одного «хейнкеля[4]», то в том самом сорок втором году эти фашисты не станут стрелять в наших ребят под Ленинградом[5], а сдохший в Испании пилот Лютваффы[6] не будет расстреливать с воздуха санитарно-эвакуационный поезд, в котором, вместе с другими ранеными и медиками везли и моего отца, и других — чьих-то отцов, братьев, впоследствие — дедов и прадедов. И чтобы этого вот не было, придётся сегодня поработать.

Пропеллер, громче песню пой!

Неси распластанные крылья.

За вечный мир в последний бой

Летит стальная эскадрилья!

Лечу. Пою. Никому не мешаю — раций на наших горе-бомбардировщиках

нет, а Гонсало по-русски не понимает, хоть «Бреге» и снабжён примитивным переговорным устройством: просто шланг, протянутый из передней кабины в заднюю и две резиновые… Ну, пусть будет «воронки», хотя форма не очень конусовидная. Движок гудит ровно, ветер в открытой кабине лупит в морду лица: вот только я себе не враг: кожаная маска с подкладкой из кротовьей шкурки, поверх — очки-консервы, на голове отличный американский лётный шлем. Вот Гонсало сейчас хуже: шлем-то ему выдали, хоть и бэ/у, а всего прочего, включая перчатки, не нашлось. Сидит теперь, натянув до носа воротник вязаного свитера, дубарики ловит. Звиняй, хлопче, но Денис Румянцев приобретал всё в расчёте на себя одного, а мне имущество перешло и вовсе «по наследству». Знал бы, что у испанцев такой бардак со снаряжением — специально бы пробежался по нью-йоркским магазинам, прикупил чего-нибудь. Но увы…

А вот и фронт… По крайней мере отдельные узлы обороны. Что характерно для этой войны и местного менталитета, противники даже обозначили себя флагами[7]. У республиканцев их штук пять, все — чёрно-красные. Один укреплён на какой-то куче булыжников, другой свисает из окошка сложенного из ракушечника дома с разваленной крышей, судя по всему — нежилого. Остальные, поменьше, торчат на бруствере единственной вьющейся по склону траншеи. Анархисты, что сказать: киркой и лопатой работать не любят, а вот помахать флагами и покрасоваться с винтовками перед сеньоритами рады завсегда. Покойнички потенциальные. Ну да я им не папа и не непосредственно командующий сержант, чтобы учить жизни. Не научатся сами — помрут.

Красно-жёлто-красный флаг имеется и у франкистов. Они воткнули его в вершину сооружённой из камней баррикады, которой перегородили автомобильную грунтовку. Так-то траншеи у них накопаны чуть в стороне, и накопаны основательнее, чем у чёрно-красных. Вон, даже орудийные дворики с полевыми полковушками просматриваются, несмотря на маскировку. Один, два, три… То ли неполная батарея, то ли взвод-переросток. О, разглядели наши опознавательные знаки, зашевелились. Ты гля! Стреляют! Ну, из винтовок сбить самолёт — задача не простая. В Красной Армии за такой успех орденами награждают. Вернее, станут награждать. В Отечественную. Не слыхал я, чтобы на Халхин-Голе или а третью Финскую[8] это кому-то удалось. Не зря Твардовский в «Тёркине» о таком писал: «не зенитчик и не лётчик, а герой — не хуже их!». У мятежников тоже однотипные нашим «Бреге-18» имеются, вот с земли сразу и не разобрали, кто летит. А это мы летим, с гостинчиками!

Анархисты тоже сообразили, кто у них в обоих ухах жужжит, обрадовались. Руками машут, оружием, даже шапками кидаются. Кое-кто вовсе страх потерял, из траншейки повыскакивал, восторги проявляя. Подстрелят же балбесов! Испанцы, одно слово…

Наш эскадрон разделяется: Акоста с кузенами-вайомингцами плавно заходит в пологую атаку на ту самую «недобатарею», а Тинкер, покачав крыльями «Делай, как я!», уводит нас с Эдиком в вражеский тыл. Четверть минуты спустя понимаю, куда он нацелился: километрах в трёх от франкистских позиций прямо на дороге видны стоящие грузовики, рядом с которыми возятся человеческие фигурки.

Подлетаем. Ага, точно: машины не то поломались, не то застряли в декабрьской грязище. И доблестные зольдатики, вероятно, поминая разными словами горе-водятелей, небесную канцелярию, устроившую на данном конкретном участке ночной дождь и собственных отцов-командиров, припахавших оных зольдатиков к трудовым свершениям, разгружают из кузовов не слишком большие, но, судя по тому, что тащат по двое, тяжёлые ящики.

Не завидую я зольдатикам: бомбёжка — штука неприятная…

Фрэнк Тинкер прошёл над участком первым. С консолей ушли обе бомбы, в нескольких десятках метров от грузовиков земля рванулась вверх вперемежку с рыжим пламенем взрыва.

Блин, да что он делает? Херпопадёшь с горизонтали!

За ведущим идёт и Шнайдер — и тоже по горизонтали! Впрочем, он умудрился почти попасть, одна «сотка» грохнула даже в кювете-водогоне, заодно повредив фрагмент гравийного полотна. Но «почти попал» — это всё равно не попал.

Придётся мне…

«Бреге» — машина морально устаревшая и к крутым пике не приспособленная. В нём на горизонталях виражить одно удовольствие, а вот вертикалей «француз» не любит. Успел уже убедиться, когда при обкатке едва не вывалился в штопор: хорошо ещё, что заранее ожидал такой подляны и успел выправиться. Но хоть что-то, как-то, а сделать нужно…