Левая рука тьмы (сборник)
Шрифт:
У Парка радости сохранился кусок старого шоссе, этого монстра, рожденного, вероятно, в последних бездумных конвульсиях махины автодорожного строительства семидесятых годов. Должно быть, шоссе вело на мост, но теперь оно неожиданно обрывалось в воздухе в тридцати футах над Фронте-авеню. Шоссе было такое безобразное, что ремонтировать его не имело смысла. Так оно и стояло. Несколько кустов пробилось сквозь дорожное покрытие, а рядом поднялись здания, как ласточкины гнезда на утесе.
Это был самый отсталый район города с маленькими магазинами, базарчиками, закусочными
Один из таких магазинчиков находился как раз под шоссе. Вывеска над окнами гласила: «Антиквар», а выцветшая надпись на стекле возвещала: «Уникумы». В витрине стоял кривобокий глиняный кувшин ручной работы, кресло-качалка с траченным молью пледом и еще всякая всячина: подкова, часы с ручным заводом, какой-то загадочный предмет из маслодельни, фотография президента Эйзенхауэра в рамке, треснувший стеклянный шар с тремя эквадорскими монетами внутри, пластиковое сидение для унитаза, разрисованное маленькими крабами и водорослями, старый телевизор. Орр подумал, что именно в таком месте могла работать мать Хитзер. Повинуясь внезапному импульсу, он вошел.
Внутри было прохладно и темно. Одну из стен образовала подпорка шоссе — высокая бетонная плоскость, будто стена в подводной пещере.
Из-за теней, громоздкой мебели, подлинных и фальшивых древностей, равно никому не нужных, выплыла громадная фигура. Владельцем магазина был чужак.
Он поднял левый локоть и сказал:
— Добрый день. Хотите купить что-нибудь?
— Спасибо, я только посмотрю.
— Пожалуйста, продолжайте эту деятельность, — сказал хозяин своим ровным механическим голосом.
Он отступил в тень и замер.
Орр осмотрел старый веер, домашний проектор пятидесятых годов, груду журналов, оцененных очень дорого, взвесил в руке стальной молоток и восхитился: хороший инструмент, по-настоящему хороший.
— Сколько? — спросил он у хозяина.
Он гадал, откуда к чужаку попали все эти обломки старой Америки.
— Любая цена приемлема, — ответил чужак.
Гениальный подход!
— Я хочу вас спросить, что на вашем языке означает слово я х к л у?
Хозяин снова медленно выплыл вперед, осторожно передвигаясь среди хрупких предметов.
— Некоммуникабельно. Язык, используемый для коммуникаций с индивидуумами и не содержит соответствующих отношений, Джорджор.
Правая рука, большая, зеленоватая, похожая на плавник конечность, медленно вытянулась вперед.
— Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Орр пожал ему руку. Чужак стоял неподвижно, очевидно разглядывая его, хотя никаких глаз не было видно на его голове — если только это была голова. Есть ли вообще голова у этих существ? Орр этого не знал, но чувствовал себя очень легко с Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
— Не приходилось ли вам встречаться с некой Лилач? — снова повинуясь импульсу, спросил Орр.
— Лилач? Нет. Вы ищете Лилач?
— Я ее потерял.
— Пересечения скрыты в тумане, — заметил чужак.
— В
Он взял со стола белый бюст Франца Шуберта примерно в два дюйма высотой.
Лицо Шуберта было спокойное и невыразительное — маленький очкастый Будда.
— Сколько за это?
— Пять новых центов, — ответил Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
Орр достал монету.
— Есть ли возможность контролировать личность я х к л у, сделать такой, какой она должна быть?
Чужак взял монету и величественно шагнул к хромированной кассе, которую Орр принял за антикварный предмет, предназначенный для продажи. Касса звякнула.
— Одна ласточка не делает лета, — сказал чужак. — Многие руки делают легкую работу.
Он замолчал, очевидно, неудовлетворенный своей попыткой преодолеть коммуникационную пропасть, постоял с полминуты, потом подошел к витрине и точным рассчитанным движением достал одну из древних пластинок.
Это была запись «Битлз» — «С помощью друзей».
Чужак протянул пластинку Орру.
— Подарок, — сказал он. — Принят ли подарок?
— Да, — ответил Орр.
Он взял пластинку.
— Вы очень добры. Я признателен.
— Приятно, — сказал чужак.
Хотя его механический голос был абсолютно лишен выражения и внешность не менялась, Орр был уверен, что Тьюа’к Эпнпе Эннбе действительно приятно. Он и сам был тронут.
— Смогу проиграть на старом проигрывателе моего домоуправляющего, — сказал Орр. — Большое спасибо.
Они снова обменялись рукопожатиями, и Орр вышел.
— В конце концов, — думал он, направляясь к Корбетт-авеню, — неудивительно, что чужаки на моей стороне, ведь я их создал. Их, несомненно же, не существовало, пока я не придумал их во сне. И вот они есть. Конечно, — продолжал он цепь своих неторопливых рассуждений, — в таком случае весь мир должен быть на моей стороне, потому что многое из того, что в нем есть, я увидел во сне. Да он и без этого должен быть на моей стороне — ведь я его часть. Я не отделен от него, я хожу по земле, дышу воздухом. Я связан со всем миром. А Хабер другой и с каждым днем становится все более другим. Он против меня, моя связь с ним негативная. И тот аспект мира, за который он отвечает, который он внушил мне, не привлекает, а отталкивает меня. Он по-своему пытается помочь людям, но аналогия с лекарством от змеиного яда неверна. Он говорил о человеке, встретившем другого, страдающего человека. Тут большая разница. Возможно, то, что я сделал четыре года назад, в апреле было справедливо.
Здесь он оборвал себя, как будто отдернул руку, которая нечаянно прикоснулась к горячему.
Помогать другому человеку нужно, но нельзя играть в бога, в Спасителя человечества. Быть богом — значит знать, что ты делаешь. Просто намереваться сделать добро недостаточно. Нужно понимать других, чувствовать их. Хабер не чувствует. Для него ничто не имеет значения. Он видит мир только через свои действия. Так дальше продолжаться не может. Он безумен. Если он получит способность видеть эффективные сны, он всех погубит. Что же мне делать?