Левиафан
Шрифт:
Мэтью не обратил внимания на безумца, приносящего в жертву детей и выколовшего глаза «Черноглазому Семейству».
— Мой друг — верный и мужественный человек, — сказал он Камилле. — Буду рад рассказать вам о нем все.
Появился слуга и принялся заворачивать остатки ужина. Чтобы отметить согласие, к которому они пришли, Сантьяго приказал принести еще бутылку вина. Мэтью не хотелось больше ни капли. От одной мысли о продолжении поисков этого проклятого куска стекла у него начинала кружиться голова.
— Еще вина! — с кривой улыбкой воскликнул Блэк. —
Он оглянулся на Доминуса — безликую фигуру в фиолетовой мантии и капюшоне, стоявшую прямо за Корбеттом, и подумал, что только он и Доминус знают, почему он так отчаянно хотел заполучить зеркало. Остальные узнают об этом желании спустя время.
И тогда будет поздно. Слишком поздно.
Глава пятая
Это была история о двух мирах.
В первом мире Мэтью сел подле Хадсона в его комнате и подал ему блюдо с мясом и овощами, взятое со стола Сантьяго и завернутое в кухонную салфетку. Свежевыбритый и вымытый Хадсон сперва с удивлением уставился на блюдо, а затем спросил так же тускло, как и всегда:
— И по какому случаю такой пир?
Мэтью рассказал о своем ужине в столовой Сантьяго. Слушая историю, Хадсон не вставлял ни слова, однако где-то к середине рассказа решился попробовать свинину. Мэтью завершил свою историю словами:
— Если это поможет мне в конце концов вернуться к Берри, где мне самое место, я бы нашел для этих безумцев хоть сам Святой Грааль. — Он посмотрел на Хадсона, который пока переваривал его рассказ и медленно поглощал пищу, и добавил: — К слову сказать, сеньорита Эспазиель предложила мне принести тебе этот ужин.
— Хм, — протянул Хадсон с набитым жареным мясом ртом. Однако больше никакой реакции от него не последовало.
— Она также предложила, — осторожно продолжил Мэтью, — чтобы ты отправился с нами.
Хадсон перестал жевать. Он сглотнул, несколько секунд посидел неподвижно, а затем снова принялся за еду.
— Что скажешь? — подтолкнул Мэтью.
Хадсон расправился с несколькими кусочками жареного лука, прежде чем ответить. Когда он заговорил, голос у него был тихим и задумчивым. Он вновь будто состарился на несколько лет, и это разбило Мэтью сердце.
— Я спекся, — сказал Хадсон. — Я больше не в состоянии тебя защитить.
— А кто тебя об этом просит? Я и сам могу за себя постоять.
— Я знаю. — Хадсон нехотя натянул на лицо слабую улыбку. — А кто тебя этому научил?
Мэтью наклонился к Хадсону и подкрутил фитиль масляной лампы, стоявшей на столе рядом с его койкой.
— Послушай, — вздохнул он, когда в комнате посветлело, — ты «спекся», только потому что сам так считаешь. Неужели ты до сих пор не понял, что у тебя не было выбора? Ты должен был убить Фалькенберга. Голгофа лишила его рассудка. Ты спас множество жизней, которые он мог отнять, потому что в своих фантазиях вновь перенесся на поле боя. Так что, прошу тебя, прекрати жалеть себя. Это бессмысленно и не приносит
В свете лампы Мэтью заметил, как в глазах Хадсона на мгновение вспыхнул красный огонек, который вполне мог быть отголоском его прежнего гнева, всегда готового вырваться наружу. Но эта искорка угасла, так и не успев раздуться до пламени. Как только она исчезла, Хадсон лениво вернулся к ужину.
— И это все? — почти раздраженно спросил Мэтью. — Неужели после всего, через что ты прошел, ты просто сдаешься?
Хадсон не стал ничего отвечать, а только продолжил есть.
— Брось, ну не ради меня ведь ты решил привести себя в порядок, верно? Ты сделал это ради женщины.
Хадсон запил еду, комом вставшую в горле и хрипло сказал:
— Охотница на ведьм. Нелепица какая-то. Но… красивая, не так ли?
— Очень красивая, — не стал спорить Мэтью.
— Испанка, — продолжил Хадсон. — И не слишком жалует англичан.
— И, тем не менее, она попросила принести тебе еду.
Мэтью лгал, но сейчас попросту не видел другого выхода. Ему в голову не приходило ничего лучше.
— Для этого должна быть какая-то причина. Если бы ты выбросил из головы то, что случилось с Фалькенбергом, и…
— Я сделал то, что должен был сделать. — Хадсон поднял мрачный взгляд, отвлекаясь от тарелки. — Я сожалею об этом, это было… ужасно. Но иначе было нельзя. Дело в том, Мэтью, что Голгофа и мне затуманила разум. Она отобрала чувство реальности, но кое-что, наоборот, прояснила. Это было… событие, которое я очень долго пытался забыть. И мне удавалось хранить это глубоко в своей памяти, пока мы не высадились на Голгофе.
— О чем ты говоришь?
Хадсон покачал головой. Мэтью попытался снова:
— Что ты имел в виду, когда сказал: «Я — ложь»?
— Только то, что сказал.
Убейте их всех, — сказал тогда Хадсон, и Мэтью испугался, что его друг сходит с ума.
— Это как-то связано с твоим военным прошлым?
Хадсон прикрыл глаза. Открыв их снова, он посмотрел в стену мимо Мэтью.
— Я знаю, ты хочешь, чтобы я сдвинулся с места и начал что-то делать. Ты привык ко мне такому. Ты ожидаешь этого от меня. Ты ждешь сильного человека. Солдата. Наемника. Великого, как ты меня называешь, да? Но я не заслуживаю ни твоей похвалы, ни твоего уважения, понимаешь?
— Нет. Я лишь понимаю, что ты нужен мне, чтобы найти Бразио Валериани и зеркало. Если я поеду, то, даже если ничего не получится, мы сможем, наконец, вернуться в Англию, а затем в Нью-Йорк. Ты же не хочешь умереть здесь, Хадсон! Клянусь Богом! — воскликнул он, злясь и на себя, и на Хадсона. — Я не позволю тебе умереть здесь!
Хадсон тупо уставился на Мэтью. Он моргнул и медленно, очень медленно расплылся в улыбке.
— Мальчик, — тихо пробормотал он, — внезапно обрел силу и стал мужчиной. Луч луны обрел силу солнца. Или это происходило постепенно, а я не замечал?