Лейтенант Шмидт

Чарный Марк Борисович

В Совете депутатов шумели и спорили. Вдруг в Совете появились солдаты-артиллеристы, делегаты от крепостной артиллерии. Как быть с крепостными орудиями? Заклепать их? Или арестовать офицеров, а самим оставаться при пушках?

Председателю Столицыну никак не удавалось унять шум. Как же быть с белостокцами? Что ответить артиллеристам? В общем, конечно… надо быть на страже, надо принять меры… Артиллеристы так и не получили определенного ответа.

Между тем во дворе уже строились колонны. Кроме матросов, здесь было много солдат из разных частей, еще больше рабочих. Всего

собралось несколько тысяч человек. Два военных оркестра, красные знамена в руках рабочих — и никакого оружия.

Демонстранты обошли бухту и вступили в центральную часть города, обрастая по дороге новыми сторонниками. Вот они уже на Екатерининской улице. Здесь Морское собрание. Рядом высится на горе дворец Чухнина.

Тысячи демонстрантов с красными знаменами решительно продвигались вперед, сметая со своего пути полицейских, жандармов, офицеров. Вот Новосильцевская площадь. На ней выстроились солдаты Белостокского полка, с офицерами, с командиром полковником Шульманом.

И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Неизвестно по чьей инициативе, а вероятнее всего по инерции, оркестр демонстрантов грянул… «Боже, царя храни».

Услышав гимн, полковник Шульман гаркнул:

— На к-краул!

Белостокцы четко проделали привычный маневр и закричали «ура».

Пораженные, демонстранты нерешительно остановились, но вскоре пришли в себя. Начался митинг. Солдаты Белостокского полка охотно слушали ораторов, но то и дело поглядывали на офицеров. Однако полковник Шульман решил, что рискованно позволять солдатам слушать революционных ораторов, и скомандовал:

— Кругом!

Белостокцы подчинились. Демонстранты последовали за ними. Это было странное шествие. Дружба и братство или вражда? Впереди шел полк с царскими офицерами, а за ним демонстранты с лозунгами свободы и знаменами революции. Полк уходит от революции, революция пытается настигнуть его.

Но, не подойдя к своим казармам, белостокцы вдруг повернули. Шульман повел их в поле.

Демонстранты остановились. Что это значит? Уж не провокация ли? Не собираются ли заманить безоружных людей в поле, чтобы там расправиться с ними?

Овеянные свежим ветром революции, белостокцы взволновались, но еще не освободились от привычного страха перед начальством. Подчиняясь приказу командира, они направлялись в поле, а демонстранты повернули назад.

Матросы вернулись во флотскую дивизию. Здесь их ожидало новое известие. Пришли какие-то военные из крепостной артиллерии для переговоров об арестованных генералах Неплюеве и Седельникове.

— Вы своих драконов не арестовали. Чухнин вон во дворце сидит, как сидел. Чего ж наших генералов…

— Да мы б в охотку…

Пришедшие требовали освободить генералов.

— Как можно без начальства? — говорил маленький солдат Иван Тихонов, глядя на всех большими светлыми глазами, полными мучительного недоумения. — Да тут такое пойдет… Не приведи господи…

Столицын и Петров уговаривали Совет не выпускать заложников. Тогда кто-то из артиллеристов намекнул, что крепостной артиллерии, дескать, нетрудно достать до морских казарм.

Тихонов предлагал взять с генералов честное слово, что они не отдадут приказа стрелять в народ. Кричали все сразу:

— Не выпускать! Выпустить! Назад!

Но большинство решило отпустить. Генералам подали линейку. Хотя

и не так пышно, как раньше, их превосходительства поспешили покинуть расположение флотской дивизии.

Не прошло и нескольких дней, как матросы снова столкнулись с генерал-лейтенантом Неплюевым.

XII. Офицеры покидают корабль

Происходило нечто невероятное. Привыкнув к власти неограниченной, грубой, жестокой, к повиновению беспрекословному, рожденному животным страхом перед командирским гневом, Чухнин физически ощущал, как власть с каждым днем ослабевает, тает, словно лед под жарким солнцем.

Он созвал морских и сухопутных начальников и, преодолевая отвращение к совещаниям с подчиненными, поставил перед ними вопрос: как быть?

Командиры сухопутных частей прямо заявили, что не могут положиться на своих солдат. В частях большой процент запасных, настроенных очень нехорошо. Запасный батальон не только не надежен, но даже опасен. Пожилые солдаты деморализуют молодых. Каковы настроения матросов — Чухнин уже знал.

Все признавали, что в таких условиях пытаться силой разгонять толпу, тем более применять оружие крайне опасно. Матросы и солдаты не поднимут оружия против своих товарищей, и тогда, как выразился Чухнин, «пропадет всякая власть, даже фиктивная».

Он телеграфировал в Петербург морскому министру, что «настроение в командах ненадежное», что можно ожидать бунта, по привычке заявлял, что «нужны крайние меры», и тут же, не замечая противоречия, признавался: «Арестовать тысячи нельзя, на действие оружием против них рассчитывать тоже нельзя, чувствую, что с арестами и при действии оружием восстанет весь флот».

Пытаясь оправдаться, он ссылался на «психическую заразу», которая охватила всю страну. Особенно действует на умы черноморцев, писал он, восстание матросов в Кронштадте. «В воздухе носится готовое взорваться в каждый момент взрывчатое вещество. Что нас ожидает здесь не только каждый день, но и каждый час, никто не знает…»

И вот Чухнин, щеголявший жестокими расправами с матросами, стал вдруг либералом. Требования матросов… Ну что ж, некоторые можно бы и удовлетворить. Он обещал ходатайствовать о сокращении срока службы, об увеличении жалованья, о частичной демобилизации. Вместо семи лет службы во флоте — пять, в армии — год восемь месяцев. Жалованье сухопутным войскам вместо сорока двух копеек в два месяца — рубль десять копеек в месяц. Все это, разумеется, только «после прекращения мятежа».

Но Чухнин оставался таким же, каким был. Если матросы не хотят стрелять в матросов, надо найти солдат, которых можно будет пустить в дело. Если севастопольские солдаты ненадежны, надо поискать других. И он просил министра, «не медля ни одного дня, усилить войска, так как на здешние положиться нельзя». Он подтверждал, что «пока агитаторы мирно действуют, как действовали в Петербурге стачечники и железнодорожники». Тем более необходимо, считал он, воспользоваться этим.

Чухнин не гнушался и другими средствами воздействия. Он пускал в ход слухи, обещания, щедрое угощение. На «Ростиславе», «Синопе», «Георгии Победоносце» и других кораблях выносилась на палубы медная «ендова» и водка лилась рекой. Пей, мол, братец, сколько душа позволяет, а завтра будешь уволен от службы и пойдешь домой.