Лейтенант Шмидт
Шрифт:
И он опять смеется над собой, над сладостью, и слабостью своих мечтаний. Какое спокойствие? Разве он может обещать любимому человеку хоть самый элементарный покой? Человек он неспокойный. Да и вообще — грядет буря. Но для людей с душой борцов разве не в буре счастье?
XI. Восстание началось
Севастополь митинговал. Митинги вспыхивали, как степные пожары в знойные июльские дни. Из центра города они давно перекинулись в рабочие районы, в расположение флотских экипажей
У казарм Брестского полка, по соседству с казармами флотской дивизии, сходки стали ежедневными. Ораторы требовали освобождения арестованных потемкинцев, уменьшения срока службы, улучшения обращения с матросами и солдатами.
Чухнин высылал специальные роты, чтобы не допускать участия военных в митингах. 10 ноября к вечеру у Брестских казарм опять начала собираться толпа. Здесь было много мастеровых с ближайшего завода и из порта, разных вольных людей… Но когда переодетые агенты Чухнина и полиции пробрались в середину толпы, они с ужасом увидели, что в центре почти сплошь матросы и солдаты.
Во дворец к Чухнину явились городской голова и несколько гласных. От имени населения они обратились к главному командиру с убедительной просьбой. Если он хочет, как и они, успокоения в Севастополе, то пусть поручит это лейтенанту Шмидту.
Чухнин растерялся. Своим тяжелым взглядом он, казалось, хотел раздавить собеседников.
— Кому?!
Городской голова сослался на общественное мнение. С искренним недоумением Чухнин возразил:
— В Морском Уставе об общественном мнении не говорится.
Посетители ушли, а Чухнин долго не мог опомниться после наглого предложения господ гласных. Умопомрачение… умопомрачение во всей стране. Месяц назад он бы собственной властью повесил этого Шмидта, а теперь и судить его нельзя. Свобода… права… Какие права? Избирательные? Кому? Мужикам? Свобода! Кому? Тем же мужикам? Даже лондонская «Таймс», на что уж англичане любители свобод и вековой опыт имеют, и то пишет: «Предоставить избирательное право русскому крестьянству, самому невежественному в Европе, вряд ли уместно».
Особенно ужасало Чухнина общее, как ему казалось, паралитическое состояние всех, кто не принадлежит к революционным партиям, странная индифферентность властей предержащих, непонятная слабость тех, кто еще вчера был всемогущ.
На следующий день должен был состояться большой митинг на Корабельной стороне, то есть опять-таки вблизи флотских и армейских казарм. Чухнин приказал выслать роту вооруженных винтовками матросов. На случай, если этих сил окажется мало или если матросы будут колебаться, была выслана учебная команда Белостокского полка. Командование этой боевой операцией по разгону митинга Чухнин поручил контр-адмиралу Писаревскому.
Как и раньше, из казарменных корпусов толпами выходили матросы,
Писаревский, начальник Учебного отряда Черноморского флота, бородач с выпяченной грудью, перед митингом выстроил роту в стороне и обратился к ней с речью. Речь была краткая и выразительная: так и так, мол, крамольники заводят бунт. Мы их разгоним. Если не разойдутся сразу, пустим в ход оружие.
Писаревский величественно повернулся, чтобы подойти к стоявшему тут же командиру команды Белостокского полка штабс-капитану Штейну, но его задержал голос:
— А если на митинге братья наши и отцы?
Это была неслыханная дерзость. Вопрос осмелился задать матрос Петров.
Писаревский не знал Петрова и понял только, что голос принадлежит матросу. И он яростно закричал:
— Стрелять! Стрелять прикажу, и будешь стрелять!
Петрова затрясло от гнева. Что-то обожгло ему внутренности, словно он проглотил пылающий уголь. Контр-адмирал Писаревский был одним из преследователей восставших потемкинцев. Во главе эскадры он пришел в румынский порт Констанцу и увел «Потемкина» обратно в Россию.
Командир роты начал распределять матросов по местам. Четырех человек он поставил у дороги к Корабельной стороне, пятерых — вблизи того места, где вчера собирался митинг. Среди них был и Петров. Едва держась на ногах от волнения, он прислонился к забору. И вдруг услышал голос, который заставил его насторожиться.
Он приник к заборной щели и увидел Писаревского. Важно расчесывая бороду на две стороны, адмирал говорил штабс-капитану Штейну:
— Э-э, капитан, я думаю так… Надо дать им собраться. Пусть. А когда их соберется побольше, из машинной школы раздастся выстрел… Может ведь так случиться… А вы, не давая им опомниться, подаете команду: «В ружье, в нас стреляют!»
Петрову показалось, что пышная борода адмирала покраснела от крови.
Он опустился на колено, привычным движением вскинул винтовку и, прицелившись, дал один за другим три выстрела. Первая пуля попала в Писаревского, вторая — в штабс-капитана Штейна.
Поднялась невероятная суматоха. Забегали кругом матросы и офицеры. Раздались крики: «Смерть драконам! Восстание! Восстание!»
Раненые лежали на земле. Одни не хотели, другие не смели приблизиться к ним.
В этой суматохе раздался голос поднявшегося с колена Петрова:
— Лучше одному погибнуть, чем многим. Арестуйте же меня, арестуйте!
Офицеры опомнились. Кто-то приказал роте зарядить винтовки. Поднялась буря криков:
— Не будем! Не будем!
Какой-то офицер подошел к окруженному матросами Петрову:
— Это выстрел случайный, не так ли? Скажи, что случайный.
— Почему случайный… — глядя на него ничего не видящими глазами, отвечал Петров. — Я убил дракона. Арестуйте же, чего стоите!
Подошел караул, у Петрова отняли винтовку и повели его в расположение дивизии.