Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
Шрифт:
– Встань, Жанна д'Арк, отныне именуемая дю Лис - в благодарность за мощный удар, который ты нанесла врагу, защищая наши лилии. Пусть они навсегда соединятся в твоем гербе с нашей королевской короной и твоим победоносным мечом как знак твоего. благородного звания.
Госпожа дю Лис поднялась, а раззолоченные любимцы фортуны кинулись поздравлять ее с вступлением в их священные ряды и спешили величать ее новым титулом. Но она смутилась и сказала, что эти почести не подобают ее низкому рождению, - пусть ей позволят и впредь называться просто Жанной д'Арк, и
Больше никак! Точно могло быть что-либо выше и славнее этого имени! Госпожа дю Лис - это мелко, мишурно и недолговечно. Но Жанна д'Арк - один лишь звук этого имени заставляет сердце усиленно биться.
Глава XXIV. Дворянская мишура
Досадно было видеть, сколько шуму наделала эта весть в городе и по всей стране: Жанна д'Арк получила дворянство! Люди были вне себя от удивления и восторга. Как на нее глазели, как ей завидовали - вы не можете себе представить. Можно было подумать, что ей выпало редкое счастье. Мы-то этого не думали: мы считали, что никто из смертных не мог что-либо прибавить к славе Жанны д'Арк. Она была для нас солнцем, сиявшим в небесах, а ее дворянское звание - свечкой, которую туда зачем-то взгромоздили; нам казалось, что свечка меркнет в ее сиянии. Да и ей самой это было так же безразлично, как было бы безразлично солнцу.
Но братья ее отнеслись к этому совсем иначе. Они радовались своему новому званию и гордились им; оно и понятно. Жанна тоже стала радоваться, видя, как они довольны. Это было умно придумано: король победил ее сопротивление, сыграв на ее любви к родным.
Жан и Пьер тотчас начали щеголять своим гербом; все искали знакомства с ними - и знатные, и простые. Знаменосец с некоторой горечью заметил, что они ошалели от радости и готовы даже не спать, потому что во сне не сознают своего дворянства и попусту теряют время. И еще он сказал:
– На военных парадах и на всех официальных церемониях они не могут идти впереди меня, зато в обществе они теперь, пожалуй, всюду будут соваться сразу после тебя, рыцарей и Ноэля, а мне придется идти позади их а?
– Да, - сказал я, - пожалуй, что так.
– Вот этого-то я и боялся, - сказал со вздохом Знаменосец.
– Но что я говорю - боялся? Я знал наперед. Экую глупость я брякнул!
Ноэлъ Рэнгессон сказал задумчиво:
– То-то у тебя это вышло так натурально. Я сразу заметил.
Мы засмеялись.
– Ах, вот как? Ты заметил? Уж очень ты много о себе воображаешь. Я тебе когда-нибудь сверну шею, Ноэль Рэнгессон.
Сьер де Мец сказал:
– Паладин, дело обстоит много хуже, чем ты опасаешься. Представь, что в обществе они теперь займут место впереди всей свиты, то есть всех нас.
– Да полно!
– Вот увидишь. Ты взгляни на их герб. Главное в нем - это французские лилии. А ведь это королевский герб, вот в чем дело. Так было угодно королю. И получилось, что у них в гербе, пусть не целиком, а все-таки помещен государственный герб Франции. Сообразил, что это значит? Куда же нам соваться вперед их? Нет уж, больше нам этого делать не придется! Я полагаю, что им теперь место впереди
Паладин не мог опомниться от удивления. Он даже побледнел. Некоторое время он беззвучно шевелил губами и наконец произнес:
– Нет, этого я не знал... я и половины всего не знал, - откуда мне было знать? Экий я дурак! Вот теперь вижу, что дурак. Ведь еще нынче утром я им крикнул: "Эй, здорово!" - точно простым людям. Я не хотел грубить - я просто не знал, я и половины не знал. Экий я осел! Да, ничего не скажешь осел!
Ноэль Рэнгессон сказал небрежно:
– Похоже на то. Но чему тут так уж удивляться? Не понимаю!
– Не понимаешь? Чего это ты там не понимаешь?
– Да ведь это уж не ново. У иных это привычное состояние. Ну а привычное состояние всегда выражается одинаково. А раз одинаково, то это в конце концов утомляет. Вот если б ты обнаружил утомление, когда разыграл осла, тогда все было бы понятно и логично. А удивляться - это значит опять-таки разыграть осла. Ведь если человек удивляется чему-то давно привычному и даже надоевшему, он...
– Ну, хватит, Ноэль Рэнгессон! Лучше помолчи, если не хочешь нажить беды. Сделай милость, не докучай мне хоть с неделю, надоела мне твоя болтовня!
– Вот это мне нравится! Я вовсе не хотел говорить. Напротив, я уклонялся от бесед с тобой. Если тебе не хочется слушать мою болтовню, зачем же ты сам вовлекаешь меня в разговоры?
– Кто, я? Да я и не думал!
– Но ты это все-таки делал. На такое отношение я вправе обижаться вот я и обижаюсь. Когда вовлекаешь и втягиваешь человека в разговор чуть не насильно, то несправедливо и невежливо называть это болтовней.
– Ишь захныкал! Прикинулся несчастненьким! Нет ли у кого леденца заткнуть рот этому младенцу! Скажи, Жан де Мец, ты это наверняка знаешь?
– Что - это?
– Да вот насчет того, что Жан и Пьер пойдут впереди всей светской знати, кроме герцога Алансонского?
– Да, можешь не сомневаться.
Знаменосец погрузился в задумчивость, потом вздохнул так глубоко, что шелк и бархат заколыхались на его могучей груди, и сказал:
– Ишь ведь куда залетели! Бывает же людям удача! А я не завидую. Я бы не хотел такой случайной удачи. Я больше горжусь тем, что сам сумел заслужить. Мало чести - сидеть верхом на солнце и знать, что это чистый случай, что тебя туда забросило из чужой катапульты. Я признаю только личные заслуги. А все прочее - вздор.
Тут трубы протрубили сбор и прервали нашу беседу.
Глава XXV. Наконец-то вперед!
Дни шли за днями, а ничто еще не было решено, ничто не было готово. Войско рвалось в бой, но солдаты были голодны. Они не получали жалованья, казна пустела, кормить их было нечем; из-за этих лишений ряды их начинали таять - к великому удовольствию легкомысленного двора. Жанна была в отчаянии. Она была вынуждена бездействовать и беспомощно смотреть, как тает ее победоносная армия, пока от нее не остался один остов.