Лихие. Депутат
Шрифт:
— Это замечательно, — кивнул Влад. — Я хочу сразу же задать вам вопрос, который волнует наших зрителей: зачем вы пошли на эти переговоры? И зачем человек вашего положения рискнул собой ради незнакомых ему людей?
— У меня просто не было другого выбора, — честно ответил я. — Если бы я этого не сделал, все вышло бы куда хуже.
Пусть каждый услышит что-то свое. Кому надо, те поймут. Приперли меня тогда к стенке… Кстати, надо решить один наболевший вопрос…
— А скажите, Владислав, — с самым невинным выражением лица спросил я. — А за то время, что я лежу в больнице,
— Еще нет! — хищно оскалился Листьев. — Но наша редакция обязательно осветит эту проблему. Действительно, как-то же они попали в столицу? А теперь у меня такой вопрос…
Когда камеру выключили, микрофон убрали, и мы остались в палате одни, Листьев посмотрел на меня с грустью, то и дело скашивая глаза на повязку, промокшую гноем. Ножи у людей Хаттаба были не слишком стерильными, раны гноятся до сих пор.
— А ты не знаешь, случайно, — спросил я, — там моя братва ни в какой замес не попала? Они все молчат, как воды в рот набрали.
— Нет, насколько я знаю, — покачал головой Листьев. — Даже людей по больницам на своих машинах развозить помогали, потому что скорых не хватало. Я своими глазами видел, как Владимир Николаевич, Карасев который, в шестисотый Мерседес женщину грузил. Да и ваш водитель тоже постарался… Ну, после того как вас увезли, конечно.
Мы поболтали о том о сем, я разузнал, как обстоят дела в Останкино. Змеиное кубло росло, поглядев на Гуся и меня, в тв начали вкладывать деньги другие олигархи. За частоты завязалась настоящая драка.
— По рекламе что? — спросил я Листьева. — Выбросил посредников? Они же канал до трусов раздевают.
— Нет пока, — сморщился журналист. — Мне угрозы поступали. А у меня семья. Может, вы сами…
— Ладно, — вздохнул я. — Выйду из больницы, разрулю.
Я даже почувствовал некоторую ностальгию. Стрелки, терки… Последний год адреналина стало не хватать. Может именно поэтому я поперся сначала на склон горы, а затем в театр? С самим собой надо быть честным. Не так уж меня напугали «подвалы Лубянки». Мог ли я послать генерала? Легко. У меня иммунитет, сразу бы не приняли. А потом я бы сел в частный джет и помахал ручкой из Лондона. Давайте, арестовывайте. Отнимут компании и банки? А их долги перед моим офшором тоже выплачивать готовы? Нет уж. Окопался я — хрен возьмешь. Просто захотелось адреналину. Поднял замотанную левую руку, посмотрел на нее. Да… Получил я его сполна.
Влад ушел, а сразу за ним в дверь пролез следователь Генеральной прокуратуры. Тот же самый, что был и в прошлый раз.
— Алексеев, ты? — спросил я его.
— Я, Сергей Дмитриевич, — с довольным видом кивнул тот. — Я же важняк, сами понимаете. Начальство сказало, раз с вами знаком, то давай, езжай, бери показания. Долго не задержу, велели отнестись максимально деликатно. Вы же теперь национальный герой! Гордость страны.
— М-да, — посмотрел я в окно с тоской. — А ведь по понятиям я должен тебя матом обложить и в отрицалово уйти. И вот зачем я все это делал? Может быть, сейчас я искупаю то, что натворил? Как я тогда Ленке сказал: это судьба…
—
— Да ничего я тебе пояснить не могу, — устало ответил я. — Ни хрена я там не видел, осваивал новый для себя опыт.
— Какой? — непонимающе уставился на меня Алексеев.
— Как научиться делать два дела одновременно, — пояснил я. — Я вот теперь умею висеть под потолком и орать. Так что сворачивай свой допрос.
— Понял, — вздохнул следователь, что-то черкнул на листке бумаги, прижатому к планшету, а потом протянул его мне. — Это для проформы… Подпишите, пожалуйста. Тут, тут и тут.
— Люди живы? — спросил я.
— Все, кроме одного, — ответил следователь, открывая папку. — Ну, тот, который погиб в самом начале… Ему еще голову прострелили. Сидоренко. Опознание уже провели. А террористы в СИЗО, требуют права на звонок и адвоката. Такие смешные, ей богу…
— Смешные, — укоризненно покачал я головой. — Ну надо же…
Еще посмотрим, какие сроки они получат. Что-то мне не очень хочется, чтобы они когда-нибудь на волю вышли. Или чтобы их обменяли на кого-нибудь… У нас же теперь эра милосердия, даже вышку отменили. А я в гробу такое милосердие видел. Настоящее милосердие — это когда ты жив, а твой враг умер. Это очень милосердно по отношению к своей семье, которой после этого будет нечего бояться. Решу… Только вот выйду отсюда.
Глава 23
Визит в Горки теперь казался мне мероприятием будничным. Подумаешь, к президенту бухать еду. У него нервы, и у меня тоже нервы. Имеем право. На самом деле, я ехал обсуждать вопрос строительства новой партии, но кто же такие вопросы решает на трезвую голову? Точно-точно. Домой я приеду на рогах, и под утро. Партийное строительство, оно такое! Требует полнейшей самоотдачи!
— А что, Борис Николаевич, — спросил я сразу же после приветствия. — Правду сказал Степанов? Что если я в тот театр не пойду, то вы санкцию на мой арест дадите?
— Ну как ты мог такое подумать? — с ласковой укоризной, словно любимый дедушка, посмотрел на меня президент. — Я бы ни за что… Но ты и Степанова тоже пойми… Это же небывалый позор! В центре столицы ядерной державы заложников захватили…
— Понятно, — с каменным лицом ответил я.
Когда тебе говорят «да», это значит «да». А если говорят «да, но…», это означает «нет». Вот так вот… Чтобы не питать лишних иллюзий.
— Давайте по новой партии поговорим, — со вздохом сказал я.
— А самому на президентские выборы выдвинуться? — испытующе посмотрел на меня Ельцин. — А потом снимешь кандидатуру в мою пользу?
Ничего себе! Работать клоуном у пидорасов? Или это проверка такая? На лояльность?
— Не готов против вас пойти даже понарошку, — с каменным лицом ответил ему. — Я, Борис Николаевич, вам всем обязан. Что люди обо мне подумают?
— Тут мнение есть, — с прищуром посмотрел на меня президент, который обдумал мои слова. — После второго срока тебя на самый верх двинуть. Ты у нас сейчас популярен, люди тебя любят. А то, что судим… Ну, снимем тебе судимости за заслуги перед Родиной. Ты как? Пойдешь в преемники?