Лихой гимназист
Шрифт:
Вернувшись после уроков, я сразу же написал письмо домой, в котором сообщил, что проживаю теперь на отдельной квартире и что в гимназии просят заявление от родителей, подтверждающее переезд. Затем заклеил конверт и отнёс на почту.
Теперь оставалось ждать. Когда отец его получит? Завтра, послезавтра? Наверняка он захочет приехать и поговорить лично, и вот тогда посмотрим, удастся ли мне его убедить.
Андрей Прокофьевич всё же понял, что адрес я дал неправильный. Наверное, побывал там. Как объяснили мне Сергей и Михаил, в обязанность классных
В общем, эту крысу надзирателя я сразу невзлюбил. Но что с ним было делать? Крови может попортить знатно, а убьёшь — поставят нового. Значит, нам с ним тоже предстояло поговорить, когда тот в гости наведается. А визита его я ждал со дня на день, ведь свой настоящий адрес всё же пришлось сообщить.
В пятницу я, как обычно, сидел вечером дома и зубрил латынь. Завтра после уроков предстояло посетить клуб Шереметьева. Было любопытно, что они там обсуждают, ну и новые знакомства — вещь всегда полезная.
Вдруг в тишине раздался стук дверного молоточка. Вначале я подумал, что явился надзиратель, но когда приоткрыл дверь, увидел человека в плаще и цилиндре. Вот только в этот раз это был не архонт Хаос, а всего лишь мой батя в штатском костюме.
Я снял дверную цепочку и запустил отца в квартиру. Батя холодно поздоровался со мной. Он хранил видимое спокойствие, но судя по тону приветствия, сразу стало понятно, что он недоволен, а возможно, даже разгневан.
Быстро он среагировал. Прилетел, наверное, как только письмо получил. Ну так оно даже к лучшему. Поскорее закрыть эти мелкие вопросы — и дело с концом.
Мы расположились за обеденным столом в общей комнате, где я занимался делами и завтракал, а теперь ещё и принимал гостей. Бюро стояло в углу, закрытое крышкой. Под потолком ярким пламенем горела газовая лампа. Скатерти у меня не было — только коврики, чтобы не прожечь столешницу горячим чайником. Печь была растоплена до комфортной мне температуры, а не как тут обычно топили, что зуб на зуб не попадает. Я сидел в рубахе и брюках, а вот батя в его плотном сюртуке, под которым была надета жилетка под самое горло, спарился быстро. Он попытался ослабить воротник и протёр лоб платком.
— Итак, я требую объяснений, — отец достал из внутреннего кармана моё письмо и кинул на стол. — Что это значить? Что значит всё это? — он обвёл рукой квартиру.
— Это квартира, где я теперь живу, — спокойно ответил я.
— Не смей, — в глазах бати сверкнул огонь, и только теперь стало понятно, сколь сильно он разгневан. — Не смей дерзить мне. Вначале я подумал, что это какая-то глупая шутка… А ты вон что учудил, Алексей. Как ты посмел сделать это, даже не спросив моего дозволения? И откуда взял деньги на аренду?
— Я посчитал, что здесь мне будет проще заниматься, чем в общежитие,
— Ты решил? — холодный гнев сквозил в голосе бати. — Ты решил?! Не спросив родительского дозволения?
— Да, я решил, — меня начинало злить такое обращение, но выученная сдержанность не позволяла говорить на повышенных тонах.
Повисла пауза. Я сидел и ждал, что скажет в ответ отец, а тот даже слова произнести не мог от возмущения.
— Я был слишком мягок, — произнёс он наконец. — Надо было пороть тебя, как сидорову козу. Не зря сказано: кто любит сына, тот пусть чаще наказывает его. Воистину так! Вначале ты воруешь у меня книги, теперь сбежал из общежития. Вот до чего довели поблажки.
— Не сбежал, а переехал. И почему вы так волнуетесь по этому поводу? Деньги? Но это моя забота. А больше вам переживать не о чем.
— И Бог заповедал: почитай отца и мать; и: злословящий отца и мать смертью да умрёт, — с тихим гневом произнёс батя. — А я слышу только злословие и дерзость. Не узнаю тебя, Алексей. Мой ли ты сын? Что стало с тобой?
— Давайте поговорим спокойно и без эмоций. Умерьте свой гнев. Он нам не поможет.
— Не смей так разговаривать с родным отцом! — вскипел он. — И довольно препираться. Завтра же вернёшься в общежитие. Остальное я сам улажу.
— Нет, я останусь жить здесь.
— Значит, ты собираешься ослушаться моего приказа?
— Простите, папенька, — сказал я примирительным тоном, — но я должен объяснить свою позицию. Мне шестнадцать лет, в таком возрасте уже можно на службу поступать, а вы пытаетесь контролировать каждый мой шаг, даже не стараясь понять, что для меня будет лучше. И как нам быть? Меня такое не устраивает. Я могу сам о себе позаботиться. Деньги я нашёл и ещё найду, учёбу забрасывать не собираюсь. Разве не это главное? Так почему бы нам не придти к некому компромиссу? Лично я не вижу серьёзных причин, чтобы не договориться.
— Договориться? — отец выпучил на меня глаза. — Да ты за кого меня принимаешь? За торгаша? Моя воля в том, чтобы ты жил в гимназии. Мало того, что ослушался, так ещё и строишь тут из себя невесть кого?
Кажется, к голосу рассудка взывать было бесполезно.
— Ладно, — сказал я, — понимаю. Вы злитесь. Я нарушил вашу волю. Но давайте вы успокоитесь для начала, обдумаете мои слова на свежую голову, а потом мы ещё раз поговорим. Хорошо?
Батя вдруг с горечью усмехнулся и покачал головой.
— Кто же научил тебя такие речи вести? — спросил он. — Уж не кузен ли мой достопочтенный? Уж не он ли надоумил против воли родительской восстать? А впрочем, неважно. Ты вернёшься в общежитие завтра же.
— Нет, я этого не сделаю, — сказал.
— Хорошо, — отец, как будто успокоился. Он поднялся со стула. — Перед Господом и государем я обязан быть попечителем своему отпрыску, и я не могу скинуть сие бремя. Но в доме моём чтоб ноги твоей больше не было. Хотите жить сами, без родительского благословения — воля ваша. Засим откланиваюсь.