Лихой гимназист
Шрифт:
— Ну и что? — возразил толстяк. — Так гимназия для дворян была открыта, а теперь, куда не посмотришь — сплошь разночинцы. Того и гляди, детвору от сохи начнут тащить. Гимназия превратится в притон.
— Шире смотри на вещи, — возразил Василий с какой-то неприязнью в голосе. — И что, что от сохи, коли талант имеется? Если дан талант, то должна быть и возможность его развивать.
— Верно, — добавил Ушаков. — Талант должно всячески поощрять. А у нас наоборот: набирают всех подряд, а потом не знают, что с ними делать. Неправильно это. Если у ученика нет
— Надо императору челобитную направить, чтобы отменил указ, — предложил какой-то парень, расположившийся на диване.
— Надо, — согласился Шереметьев. — Много что надо сделать в нашей стране. Но начинать должно с малого, с такого вот самоуправства на местах. Император издал указ: всех, кто имеет талант, учить магическим техникам. Так почему же директор самовольно решает выгонять гимназистов по любому надуманному поводу? Где собрания комиссии, где честное расследование? Нельзя смотреть на такое сквозь пальцы.
— А как это нас касается? — спросил толстяк. — Многие тут последний год доучиваются. Ты — тоже. Меньше месяца осталось до экзаменов. Предлагаешь нам всем пострадать ради горстки разночинцев?
— Мы лучшие люди страны, — возразил Шереметьев. — Мы должны думать о благе России и делать всё, что от нас зависит.
Несколько человек поддержали Николая, другие — толстого парня.
Проблема, как я понял, заключалась в следующем. Из-за нового императорского указа в особых гимназиях в короткие сроки резко поприбавилось учеников. Среди дворян и прежде учились простолюдины, но лишь те, кто обладал выдающимися способностями, а теперь с новым потоком в гимназии хлынули не только «немощные» дворяне, но и ребята из других сословий. И если на «немощных» дворян смотрели сквозь пальцы. Всё-таки это были аристократы, причём многие — из старинных родов, то пацанов недворянского происхождения, даже способных, считали лишним грузом, и всячески ставили им палки в колёса.
В этом вопросе большую роль играло мировоззрение руководителя конкретного учебного заведения. Если тот имел некоторую терпимость, тогда проблем таких не было, но если директор оказывался, как у нас — напыщенная скотина, не желавшая, чтобы разночинцы занимали государственные посты и получали дворянские титулы, тогда и политика велась соответствующая.
Завязался спор. Полчаса парни трепали языками, рассуждая о том, справедливо ли гнать разночинцев или нет. Мне недоела эта болтовня. Было интересно, появятся ли конкретные предложения или протест «лучших людей» останется лишь на словах.
— Так что мы предпримем, господа? — спросил, наконец, Василий. — Делать-то что-то надо.
— А у вас есть предложение? — поинтересовался Ушаков.
— Собрать побольше гимназистов и всем вместе потребовать вернуть отчисленных. Если понадобится, можно устроить протест и не идти на уроки.
— Забастовку устроить? — уточнил Шереметьев. — Можно попробовать.
— Я участвовать в таком не намерен, — замотал головой
Ещё человек пять, которые до этого рассуждали о недопустимости дискриминации по сословному признаку, тоже под разными предлогами отказались «бунтовать».
— Рисково это, — скептически заметил Ушаков, который не высказался ни «за», ни «против». — За агитацию и подстрекательство всех выгонят. Даже не посмотрят, кто дворянин, а кто — нет.
Но были и те, кто поддержал идею, и у Василия ещё больше загорелись глаза, когда он увидел единомышленников.
Я же молча наблюдал за происходящим.
— Я тоже считаю, что Василий дело говорит, — произнёс Шереметьев. — Какой прок сидеть тут и рассуждать? Надо оказывать посильное давление на наше руководство. Предлагаю действовать.
— А как действовать-то? — спросил кто-то. — Идти к директору?
— Каждый поговорит со своим классом, — снова взял слово Василий. — Мы сагитируем, кого сможем, и пойдём требовать отмены наказания.
— Сомнительное занятие, — снова вставил Ушаков. — Думается, нет в этом проку.
— А это мы посмотрим. Так кто «за»? — спросил Василий. — Давайте решим уже, наконец, этот вопрос. Кто будет агитировать в своих классах?
Собрание разделилось. Желание устроить забастовку вначале проявили семь человек, потом ещё пятеро. Но остальные пошли в отказ.
— Ну а вы, Алексей, что скажете, — спросил меня Шереметьев, поскольку я не участвовал в дискуссии. Все замолкли и посмотрели на меня. Надо было что-то сказать. Разумнее всего было отказаться, но мне больше нравилась идея поддержать протест.
— Смотрите, господа, — сказала я. — Протест — идея хорошая, но толку от него будет мало, если не выйдут все. Я предлагаю вот как поступить. Мы, конечно, сагитируем, кого сможем, но если хотя бы половина гимназии нас не поддержит, лезть на рожон не будем. Иначе, только подставляться.
Мои слова вызвали новую волну обсуждений, но в конечном итоге, все со мной согласились. Так и решили. Если в понедельник-вторник наберётся достаточно людей, выдвигаем директору ультиматум, а нет — так нет.
Я же, хоть и предложил такой вариант, но в то, что удастся собрать столько гимназистов, не верил. Будь это обычные ребята — возможно, но когда восемьдесят-девяносто процентов — аристократы, такое не прокатит. В итоге вся инициатива сведётся к разговорам, а я вроде и не пошёл на попятную, но по факту ничем не рискую.
Не сказать, что меня сильно волновала судьба отчисленных. Больше беспокоили другие вопросы: какие найти рычаги давления на директора, и можно ли использовать в этих целях данную ситуацию. Не нравился он мне. И хвост ему прижать хотелось, и за карцер посчитаться. Вот только как…
Потом Николай ушёл в другую комнату, а когда вернулся, в его руках была бутылка вина.
— Завтра воскресенье, — сказал он, — можно и выпить. Только давайте потише вести себя, а не как прошлый раз.
Выпили, посидели ещё немного, а полдевятого стали расходиться. Ушаков, Бакунин и я отправились одни из первых.