Лихой гимназист
Шрифт:
— Тогда не будем задерживаться, — сказал я, и мы двинулись по краю мостовой, то и дело обгоняемые то сонными клячами, впряжёнными в брички, то резвыми самоходными экипажами.
— А вы, значит, учитесь в гимназии? — спросила Маша. — Моя сестра тоже учится. В третьем классе. А вы… вы же заклинатель, да?
Она взглянула на мой медальон, что висел под воротником.
— Есть немного, — усмехнулся я. — А вы чем занимаетесь на службе?
— Я — машинистка, работаю на печатной машинке.
— И как? Нравится?
—
— Повезло, значит.
— А у вас, если не секрет, какой дар?
— Тёмная стихия.
Маша посмотрела на меня то ли с недоумением, то ли с опаской:
— А это… как?
— Ну как вам объяснить… Давайте лучше покажу, — я поставил портфель, снял медальон и отдал Маше. Затем стянул перчатку с правой руки. Небольшое напряжение воли — и мою ладонь на секунду объяла чёрная дымка.
Маша аж отпрянула, испугавшись, и я подумал, что на сегодня фокусов достаточно.
— С вами всё в порядке? — я заглянул в лицо девушке, беря из рук её медальон.
— Да-да, конечно, всё нормально… Я слышала о таком даре, — сказала она. — Говорят, он очень редкий, а все, у кого он есть, служат в синоде.
— Далеко не все. Мои отец и дядя, например — обычные чиновники. Но то, что дар редкий — это верно.
— Так значит, ваша семья тоже владеет чарами? Вы — дворянин?
— Да. Моя фамилия Державин. Но вряд ли вы о нас слышали. Мой род не самый крупный, не самый богатый и довольно слаб в магии.
— И ваша семья живёт… здесь? — с некоторым удивлением спросила Маша.
— Семья живёт в Автово. Я тут — один. Мы с отцом поссорились, и теперь, кажется, он не хочет со мной общаться, — рассмеялся я.
— Но почему? Простите, если лезу не в своё дело…
— Ерунда. Просто во взглядах на жизнь не сошлись. Между отцами и детьми такое иногда бывает.
— А ваша матушка?
— Померла, когда мне было восемь лет.
— Ой, простите. Мне так жаль. Моя матушка тоже умерла, и я её теперь даже вспоминаю с трудом, но когда вспоминаю, становится очень грустно.
—Так вы тоже одна живёте?
— Нет, что вы! Я живу с папенькой и младшей сестрой.
— Поразительно, как много у нас общего. Можете себе представить, но я тоже живу с отцом и младшей сестрой… точнеежил до недавнего времени.
— И теперь вы не общаетесь со своим родителем? Это так печально. Но может быть, можно помириться? Попросите прощения, искренне от всей души. Неужели ваш отец столь жестокосердный, чтобы не простить?
— Даже не собираюсь. Он хочет, чтобы я подчинялся ему, а у меня
— О, не говорите так, — Мария подняла на меня полный сопереживания взгляд. — Это ваш самый близкий человек. Уверена, папенька любит вас и тоже страдает из-за ссоры.
— Будь он менее упрям, мы, пожалуй, пришли бы к компромиссу. А так — вряд ли.
— От всей души желаю, чтобы вы помирились.
Я улыбнулся. Какая же Маша добрая и наивная девушка.
— Поживём-увидим, — произнёс я.
Я в свою очередь тоже расспросил Машу о её жизни. Отец её являлся коллежским асессором и служил в почтово-телеграфном управлении. Для его годов (а было ему уже почти пятьдесят) он имел довольно низкий класс, и потому семья жила небогато. Снимали три комнаты в большой квартире. В одной комнате жил отец, в другой — сёстры, третья предназначалась для приёма гостей.
Повышение и прибавку к жалованию отец три года назад, но до лета прошлого года, пока Маша ни пошла работать, они жили в двух комнатах, поскольку много денег уходило на учёбу сестёр. И только когда старшая поступила на службу, стало возможным арендовать три комнаты.
Когда мы дошли до четырёхэтажного здания с вывеской «Типография Кёлера», я понял, что надо прощаться, но наше общение было столь душевным, что расставаться вовсе не хотелось.
— Эх, заговорились мы, — произнесла Маша, — и время незаметно пролетела. Вот я и пришла. Вы-то не опоздаете?
Я достал карманные часы и посмотрел время.
— Не волнуйтесь, мне к полдевятого. Но мне кажется, нам ещё есть, о чём поболтать. Как считаете? Может быть, и завтра встретимся в то же самое время?
Маша опустила взгляд и едва сдержала улыбку.
— Пожалуй, можно и завтра встретиться. Только у меня не всегда получается так рано выходить.
— А я подожду.
— Значит, договорились, — ясная и открытая улыбка сопровождала эти слова. — Хорошего вам дня, Алексей.
Времени у меня было ещё много. Я зашёл в кондитерскую, посидел за столиком, почитал газету, и в итоге снова пришёл не к молитве, а к непосредственно занятиям.
На первой же перемене надзиратель отвёл меня в сторону.
— Алексей Александрович, ну вот опять! Опять вас на молитве не было, — с досадой произнёс он. — Распорядок ведь нарушаете. Я-то, может, и закрою глаза, а если учителя заметят или инспектор? А ну как комиссия явится? Что скажу? Приходите, пожалуйста, вовремя. Иначе и у вас, и у меня будут неприятности.
После того, как я сунул надзирателю десятку, он стал вести себя со мной менее строго, чем с остальными, но всё равно сетовал на нарушения распорядка и упрашивал меня приходить вовремя. А я уже пятый раз игнорировал утреннюю молитву. Однако надо было знать меру. Иногда не стоит испытывать судьбу, особенно когда не нужны лишние неприятности.