Лики времени
Шрифт:
Сперва он скрыл от нее, что женат. Позднее она поняла, когда узнала обо всем, он потому так свободно распоряжался своим временем, что семья была на даче.
— Увы, — сказал он однажды. — Я, Клавочка, если хочешь знать, женатый человек.
У нее внезапно больно сжалось сердце, до того больно, что, казалось, не сумеет дышать. Однако постаралась не показывать вида, спросила почти весело:
— Вот как? Что же, поздравляю…
— Поздравлять не с чем, — сумрачно возразил он. — У меня сложные отношения с женой…
— Ясно, —
Да, он женат, с женой сложные отношения, она тяжело больна и потому оставить ее невозможно, но он надеется, настанет такое время, может быть, даже скоро, и они будут вместе, ничто никогда не разлучит их. Ведь он любит впервые в жизни, в самый первый раз…
Летом отцу Клавы дали на заводе две путевки, и они с мамой поехали в санаторий. В тот же вечер, когда Клава осталась одна, Хмелевский пришел к ней. Клаве казалось, это ее муж вернулся домой с работы. Ах, если бы это было так на самом деле!
Она не пошла в институт, занялась хозяйством, испекла кулебяку с капустой, мамино коронное блюдо, мама научила ее, как надо добиваться абсолютной воздушности теста и сочности начинки. Зажарила мясо, приготовила салат, опять-таки по маминому рецепту: вареная картошка, морковь, лук, антоновское яблоко, грецкий орех, и все сверху щедро полито майонезом пополам с подсолнечным маслом. И еще приготовила крюшон, слила в один кувшин различные компоты, клубничный, малиновый, грушевый, прибавила красного вина, нарезала лимонной цедры, крюшон получился отменный.
Хмелевский объедался кулебякой, салатом, стакан за стаканом пил крюшон, не уставал похваливать:
— Какая же ты у меня умница! Что за мастерица!
— Правда? Тебе все нравится? — спрашивала Клава. Он отвечал, полузакрыв глаза, целуя кончики своих пальцев:
— Пища королей, еда императоров и волшебников.
Потом она убрала со стола, они стали смотреть телевизор, он на диване, она на скамеечке, у его ног, ей представлялось, они давным-давно женаты, за плечами долгая, дружная, счастливая жизнь… И тут она перехватила его взгляд, он смотрел на стенные часы. Разумеется, она поняла сразу: ему пора уходить. Так и вышло, он сказал:
— Клавуся, мне надо идти…
Потом добавил:
— Я приду завтра, нет, лучше послезавтра.
Он пришел послезавтра, она снова испекла кулебяку, с радостью смотрела, как он ест.
Он никогда ничего не приносил ей, всегда являлся с пустыми руками.
Но она не требовала от него ни цветов, ни конфет, ни, само собой, каких-либо подарков. Как-то он признался ей:
— У меня, поверь, каждая копейка на учете, жена больная, давно уже не работает, одни врачи сколько стоят, а лекарства, а уколы!
Однажды вечером, когда она вышла проводить Хмелевского, ей повстречался
— Здравствуй, Костя, — сказала Клава с той раскованной непринужденностью, которая обычно присуща людям, чувствующим себя неоспоримо счастливыми. — Тысячу лет тебя не видела, как живешь?
— Нормально, — ответил Костя, глядя не на нее, а на Хмелевского.
— Заходи как-нибудь, — пригласила его Клава, щедрая в своем бездумном великодушии. — Слышишь?
— Слышу, — ответил Костя и пошел дальше.
— Кто это? — спросил Хмелевский.
— Друг детства.
— Он в тебя влюблен, твой друг детства, — сказал Хмелевский. — Даже очень влюблен.
— Ну и что с того? — беззаботно спросила Клава. — Пусть его…
И они заговорили о чем-то другом.
До возвращения родителей из санатория оставалось дней пять. Хмелевский сказал:
— Я так привык к тебе за эти недели…
— Я тоже, — призналась Клава.
— Что же нам делать? — спросил он. — Что бы такое придумать?
В конце концов придумал. Его приятель уезжал в длительную командировку на Сахалин, оставив ему ключи от своей квартиры. Квартира была однокомнатная, не ахти как обставленная, в достаточной мере запущенная и грязная, но обладала одним немаловажным преимуществом: находилась недалеко от института, в котором училась Клава.
Хмелевский предложил ей переселиться туда, к чему мотаться в институт, из института домой, из дома на эту квартиру.
Клава согласилась с ним, но предстояло преодолеть еще одно препятствие. Врать родителям она не хотела, решила сказать всю как есть правду.
— Так, — сказал отец, — стало быть собираешься переехать к своему жениху?
— Он еще не жених, — мучительно краснея, ответила Клава. — Я люблю его, и он любит меня, но пока жива его жена, мы не можем пожениться, как ты, папа, не понимаешь?
— Понимаю, — сказал отец. — Как не понять, только не очень мне все это, признаюсь, нравится, не нравится, что следует ждать, пока чья-то жена отдаст концы.
Отец прошелся по комнате, вздохнул, глядя в окно на вянущие золотые шары в палисаднике.
— Я бы хотел для тебя, дочка, другого.
Большая, знакомая до последней жилочки ладонь его легко легла на ее голову.
— Другого, — снова сказал он.
И мама повторила вслед за ним: «Конечно, другого…»
На следующий день Клава переехала в квартиру, ключи от которой хранились у Хмелевского.
Впервые в жизни Клава ощутила себя хозяйкой, семейной женщиной. Как отрадно было ходить в магазины, выбирать все, что, как ей думалось, было бы ему по вкусу, и потом жарить для него мясо, варить компот, печь пироги и оладьи.