Лики времени
Шрифт:
А спустя минут сорок, не больше, кто-то позвонил в дверь.
Она бросилась открывать, не иначе Юра, освободился раньше времени, решил заехать к ней, кто же еще? Не папа же, он бы никогда не пришел к ней сюда, тем более что и адрес ему неизвестен.
На пороге стояла женщина, довольно миловидная, круглощекая, быстрые черные глаза ее мгновенно обежали Клаву всю, с головы до ног, Клава почти физически почувствовала этот беглый, но на диво въедливый взгляд, успев заметить так же узкие, намазанные светло-розовой помадой
— Вам кого? — спросила Клава, невольно внутренне ежась от этого въедливого, не отступающего от нее взгляда.
— Вас, — сказала женщина и, не ожидая разрешения, шагнула мимо Клавы в раскрытую дверь комнаты. Остановилась посередине, обвела взглядом неказистую мебель, оглядела стол, на котором белела кучка муки и стояла масленка со сливочным маслом, усмехнулась кончиком узкого рта.
— Хозяйничаете? Готовитесь встретить любимого так, как полагается, по всей форме?
— Простите, — сказала Клава. — Вы, собственно, кто?
— Я? — женщина произнесла отчетливо, жестко. — Я — Хмелевская, если вам угодно. Понятно?
— Кто? — переспросила Клава и вдруг осознала, кто это стоит перед нею, закрыла лицо руками, но тут же отдернула их.
— Вы жена Хмелевского?
— Так точно, я жена Юрия Васильевича Хмелевского, вам небезызвестного, как я догадываюсь…
О, как это все было стыдно и горько! Стыдно и горько было смотреть на круглощекое, далеко не безобразное и уж, конечно, не болезненное лицо, с ярко пылавшими от волнения щеками, слышать голос, отчетливо произносивший слова…
Она отнюдь не была прикована к постели тяжким недугом, как уверял Хмелевский, совсем нестарая, вполне здоровая, жизнедеятельная женщина, она явилась доказать свое право на мужа, побороться за него и, само собой, победить. И она постаралась — расставила все точки над «и».
У него регулярно бывали связи с молоденькими, так что Клава не первая, а возможно, и не последняя.
— Но он никуда от меня не денется, — резкие, как бы отточенные бритвой слова одно за другим сыпались в Клавины уши. — Мы с ним одной веревочкой повязаны, живем уже почти четверть века, и он, как бы там ни было, что бы ни говорил, а никогда в жизни от меня не уйдет!
Она выложила все как есть, как они когда-то решили пожениться, как жили первое время туго, а после стали жить все лучше, все более справно, и теперь, он стал зарабатывать хорошо, и она тоже работает, главным бухгалтером в одном промкомбинате, у них взрослая дочь, учится в Ленинграде, хочет быть артисткой…
Она была, пожалуй, доброжелательна, не ругалась, не кляла разлучницу, вроде бы даже жалела Клаву, такая молодая, неопытная, поверила кому? Прохиндею, обманщику, патологическому лгуну!
— Так чего же вы с ним живете? — не выдержала Клава. — С прохиндеем, с патологическим лгуном? Вы же его не уважаете?
— Я? — женщина
Она ушла, но в ушах Клавы продолжали все еще звучать эти беспощадные слова, которые так неожиданно, нежданно-негаданно довелось услышать…
Так вот кто часто звонил Клаве, безмолвно слушал ее голос и клал трубку!
Она не хотела больше ни минуты оставаться в этой комнате.
Собрала немногие свои вещи, конспекты, тетради, постиранный, но еще не выглаженный халат для больницы, на столе по-прежнему белела мука, в кастрюле на плите было мясо. Она убрала со стола, высыпала муку обратно в пакет, мясо оставила в кастрюле, подмела пол, закрыла окно. В последний раз обвела взглядом стены, в которых, ей казалось, была счастлива.
Заперла дверь, ключи, как и обычно, положила в почтовый ящик возле дверей. Все. Конец.
Отец был дома, сам открыл ей дверь.
— Вовремя пришла, чуть-чуть не застала.
— Куда-нибудь собрался? — спросила Клава.
— В баню, — ответил отец.
Если бы была жива мама! Она бы все поняла сразу, баз слов, стоило бы ей только глянуть на Клаву, ей бы не надо было рассказывать о том, что произошло. А отец так ничего не понял, не увидел.
Вечером, когда он вернулся из бани, Клава сказала:
— Папа, я останусь здесь, с тобой.
Отец не любил допекать дочь излишним любопытством, никогда ни во что не влезал, считая — захочет, сама все расскажет.
— Хорошо, — сказал он. — Делай, как тебе удобно.
Первое время Клава ждала Хмелевского: может быть, все-таки придет, поговорит с нею? Объяснит все то, что следовало объяснить? Разумеется, прошлого не вернуть, но как же так можно, не увидеться, не поговорить, не объясниться напоследок? Но он так и не появился ни разу. И не позвонил. Скрылся из глаз прочно, как не случился он никогда в Клавиной жизни…
* * *
Уже зажглись в палатах неуютные, в белых плафонах лампы, уже из коридора доносилась музыка, кто-то включил телевизор в холле, и слышались голоса больных, когда Хмелевский проснулся.
— Я, кажется, спал? — спросил он.
— Еще как, — ответила она.
— А ты все сидела вот здесь, рядом?
Она пожала плечами.
— Да, вот так вот и сидела.
Он привстал на постели.
— Пить хочется.
— Сейчас принесу тебе чаю.
Принесла ему стакан чаю, помнила: любил обжигающе-горячий, на тарелке булочку с маком.
— Вот хорошо-то! — воскликнул он. Однако сделал два глотка, отставил стакан.
— Не хочется пить, все время поташнивает.
Снова лег на кровать, заложил руки за голову.