Ликвидация
Шрифт:
Просидев в тяжелых раздумьях минут пятнадцать, маршал снял телефонную трубку внутренней связи и попросил Семочкина зайти. Адъютант мгновенно вырос на пороге кабинета, преданно глядя на шефа.
– Я тебе сколько раз говорил - крупным шрифтом печатать!… - рявкнул Жуков, снимая очки. В последнее время он стал неважно видеть и впервые прилюдно показался в очках на трибуне Мавзолея во время Парада Победы.
– Не видно же ни хрена!… На, забери и переделай, потом подашь…
Подполковник почтительно взял брошенную на стол бумагу, вопросительно взглянул
– И вот еще что, - наконец медленно, словно камни ворочая, проговорил Жуков.
– Вот еще что… Соедини меня по спецсвязи с… - он на секунду умолк, потом решительно, словно отбрасывая сомнения, договорил: - с Гречко, Тюленевым, Поповым и Мельником. В такой последовательности, понял?…
Это были фамилии командующих Киевского, Харьковского, Львовского и Таврического военных округов. Главное - уломать Гречко. Узнав, что он согласился помочь, остальные командующие возражать не станут.
– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза, - несколько растерянно отозвался адъютант.
– А… если на месте не будет, тогда как?
– Тогда выясни, когда появятся, и снова набери!… Выполняй!
Через пять минут трубка телефона внутренней связи тихо звякнула.
– Гречко на проводе, - тихо произнес Семочкин. Жуков поспешно схватил трубку телефона, стоявшего рядом с правительственным.
– Генерал-полковник Гречко у аппарата!
– раздался в трубке резкий, повелительный голос.
– Слушаю вас!…
– Здравствуй, Александр Антонович, - произнес маршал.
– Жуков с тобой говорит…
Дежуривший по УГРО лейтенант милиции проводил взглядом небольшую колонну пленных румын с лопатами, возвращавшихся, видно, с работ, и, бросив докуренную папиросу, с сожалением вернулся в душное, знакомое до боли помещение. В пропахших потом и табаком коридорах сегодня под вечер стояла такая тишина, что даже удивительно. Впрочем, нет. Невразумительный скрежет все-таки исходил из недр здания. На всякий случай сурово насупившись, дежурный неспешно двинулся на шум и вскоре увидел приоткрытую ржавую решетку, закрывавшую выход из коридора на запасную лестницу третьего этажа.
Бесшумно расстегнув кобуру, лейтенант осторожно выглянул на лестницу. И тут же заулыбался, сдвинул фуражку на затылок, облегченно вздохнул. Источником шума был гвоздодер, которым орудовал багровый от натуги Кречетов. Еще усилие - и ржавый гвоздь звякнул о каменный пол. За распахнувшейся дверью открылся кабинет Кречетова.
– Вам помочь, товарищ майор?
– осведомился дежурный.
– Нормально, да?
– вместо ответа пропыхтел тот.
– Дверь в кабинет следователя держится на двух гвоздях! Обычный гвоздодер, и пожалуйста, заходи кто хочет!…
– Так это ж черный ход, - улыбнулся дежурный, - здесь никто не ходит.
– А если пойдет?!.
Кречетов подобрал с полу валявшийся там молоток и злыми ударами начал загонять гвозди обратно, забивая ненужную дверь.
– Я сейчас плотника позову, товарищ майор.
–
Через несколько минут дело было сделано. Дежурный запер решетку, ведущую на лестницу, а Кречетов заколотил дверь изнутри, для верности. На стену поверх двери повесил большую карту Одессы. И, отступив шага на два, полюбовался своей работой:
– Ну, где-то так…
Глянул на часы и схватился за голову - мать честная, Тонечка будет на месте через пятнадцать минут!… А у него наверняка такой вид, будто он целый день разгружал вагоны. Кречетов нашарил в ящике стола осколок зеркала, с отвращением взглянул на свое мокрое от пота, осунувшееся от бессонных ночей лицо. И эти мешки под глазами… Обреченно вздохнув, майор решительно поднялся из-за стола и потопал к умывальнику - смывать и сбривать следы многочасовых бдений в служебном кабинете.
На столе тихо застрекотал телефон.
– Слушаю…
– Виталий, разгребешься немного с делами, зайди ко мне, - раздался в трубке голос Гоцмана.
– Будет сделано…
По улице, поднимая пыль, тащилась возвращавшаяся с работ колонна пленных румын. Их лица были темными от загара и усталости. Сопровождавшие их конвоиры, казалось, тоже еле передвигают ноги. Они вяло поглядывали на пленных и с несравненно большим энтузиазмом - на красивых девушек, которые время от времени попадались навстречу.
Одесса жила вечерней жизнью. Возвращались в перегруженных троллейбусах и трамваях с работы люди, у продовольственных магазинов томились усталые очереди, на тротуарах стучали молотками «холодные» сапожники, самосвалы, рыча, вывозили груды битого щебня с тех мест, где еще недавно стояли дома. У Воронцовского дворца робко знакомились с барышнями курсанты мореходки. На Потемкинской лестнице, как всегда, фотографировались на память. У памятника Пушкину давал автограф двум школьницам красавец Аркадий Аркадьев, снявшийся недавно в фильме «Сын полка». На той части Приморского бульвара, что когда-то называлась «чистой» - вход на нее стоил пять копеек, там размещалась шикарная кондитерская Каруты, - сидели на лавочках юноши в клешах, небрежно посматривая на прохожих из-под козырьков своих кепок. Грозно уставилась на море старинная пушка у горсовета, который многие по традиции называли думой… Словом, это был целый мир неповторимого, ни на один другой не похожего города, к тому же изнывавшего от летнего зноя.
Из распахнутого настежь окна звучал строгий, официально-правильный мужской голос:
«Постановление Совета Министров Союза ССР об увековечении памяти Михаила Ивановича Калинина. Первое. Соорудить памятники М. И. Калинину в Москве, Ленинграде и Калинине. Второе. Переименовать: а) город Кенигсберг в город Калининград и Кенигсбергскую область в Калининградскую область…»
– От же ж дела, а, - озабоченно покачал головой пьяненький хромоногий мужичок, толкавший перед собой тележку для заточки ножей.
– Кенигсберг зачем-то переименовывают…