Лилея
Шрифт:
– Польщен, - вид у свекра был скорей изумленный, нежели польщенный.
– Теперь вспомнила! Княжна Арина обмолвилась раз, что есть в вифлиофике книги особо гадкие, от коих потом ни спать, ни есть не будешь!
– воскликнула Нелли и тут же смешалась.
– То есть я, батюшка, не о том, что они нарочно гадкие, но…
– Не винись, не провинилась. Дорогонько б я дал, чтоб познакомиться с иными моими соседями по книжной полке, - вздохнул господин де Роскоф.
– Там, я чаю, рукописей куда боле, чем книг.
– Разумеется. Некоторые книги выписываем мы из цивилизованного
– Одно из коих - передо мною?
– С целью совершить этот труд я и прибыл сюда но задержался куда боле, чем думал. Когда б ни был я сед, впору поседеть наново.
– А уж писали Вы о том, что хотят они строить теперь в Париже здания точь-в-точь вроде тех, кои видала я в древней Финикии?
– воскликнула Нелли.
– Ах, Нелли, когда бы сходство с древней Финикией этим и ограничилось! в жертву силам Адовым здесь вновь убивают детей! Детоубийств узаконенных не бывало в христианском мире никогда прежде.
– Разве что случаи жертвоприношений при закладке мостов, - живо возразил господин де Роскоф. Возникло ощущение, что оба они с отцом Модестом перенеслись в стены какой-нито Академии Наук.
– Но согласен, сей неотпавший хвост язычества мелькал куда как редко. Король Людовик Одиннадцатый приговорил двух невинных малюток к тюремному заточению и пыткам, а уж скольких детей казнили Тюдоры, когда власть захватывали! Или Вы о иных детоубийствах?
– Да, о них. Не станем обелять нашей христианской цивилизации, дети живущие гибли и до того, как санкюлоты изобрели гильотину, увы нам. Я разумею узаконенное убийство детей нерожденных, - отец Модест с некоторым смущением кинул взгляд на Парашу.
– Да ладно уж, батюшка, я хоть и девка, да поди крестьянка, а не барышня, - откликнулась та.
– К тому ж и знахарка. Как мне да не понять, о чем речь, не чинитесь.
– Твоя правда.
– Да, поди не бывало еще таких времен в христианском мире, чтоб рубили голову беременным женщинам, - вздохнула Елена.
– Прости, что тревожу твое неведенье, Нелли, однако ж ноне не до нежностей. Несведущий - безоружен. Я разумею нерожденных детей, коих убивают сами матери, да чтоб при этом остаться живу. Подруги расскажут тебе обстоятельнее, мне не пристало.
– Да где ж бывают эдакие матери?!
– возмутилась недоверчиво Нелли, хотя вновь в голове мелькнули тени финикийских воспоминаний.
– Да куда в больших местах, чем ты думаешь, - разозлилась вдруг Параша.
– Соседку-то помнишь, помещицу Гоморову? Помнишь, как она за мной присылала, от прострела попользовать?
– Когда ты еще воротилась злющая, Филипп сказал, как гишпанец с бычьего бою.
– Так прострел-то оказался не в спине, а в брюхе! По срокам вишь, не сходилось у ней с мужниными отъездами. Уж сколько рублевиков она мне сулила, коли дам какой травы дитя вытравить… Только я эдаким травам не сборщица!
– Женщины, способные убить в утробе собственное дитя, и женщины, готовые им в том помочь, были всегда, Нелли, - вздохнул отец Модест.
– Но всегда утробное детоубийство совершалось в тайне, во тьме задворок общественных бань и парфюмерных лавок, также и цирюлен,
– Ну, не невидаль, - теперь Катино лицо затуманилось каким-то зловещим воспоминанием.
– Помню, звали меня в число судей на толковище. Попалась одна на таком деле, польстилась на многое золото. Теперь средь наших долго никому не повадно будет.
– Под луною ничто не ново. Однако ж страшным признаком для общества можно определить публичность таковых злодеяний. В Париже теперь все происходит просто и открыто, народ же взирает на сие с простодушием: невольно вспоминаются зрители гладиаторских боев в Древнем Риме. Понятия Добра и Зла затуманились - впервые за долгие века христианства.
– Сдается мне, труд Ваш будет обширен, - заключил господин де Роскоф.
– Однако ж рассейте теперь мое недоумение, каким же образом удалось…
С лестницы донеслись неуверенные шаги. Шаркая ногами, вошел старый Жоб. В обеих трясущихся руках его позвякивал дымящимися чашками подносик.
– Никогда в Керуэзе гости без угощенья не сиживали, - проворчал он беззубо.
– Вот… принес вам…шоколаду.
Шоколад оказался на поверку густым отваром свежих ягод шиповника, впрочем, присутствующие отведали его с признательностью.
– Как твои хлопоты, старина?
– участливо спросил отец Модест.
– Да спасибо твоему черту, барин, окаянные уж почти весь завал камней разобрали, - с довольством ответил старик.
– Приведу Керуэз в Божеский вид, так можно и помирать спокойно. Зажился без господ моих, негоже мне, старому.
– Так каким же образом удалось Вам попасть во Францию?
– продолжил господин де Роскоф, когда дряхлый слуга удалился.
– Нужды нет, подделать, купить любой необходимый документ - не такая уж сложность. Но какой документ мог Вам подойти для подобного странствия? В любом иностранце здесь видят шпиона, да и кто сюда поедет сейчас? Небось не художник и не пиит. Элен ехала как купеческая жена, однако ж быть женою купца легче, чем самим купцом. Жена не обязана совершать торговых сделок. Но купец, что не встречается со своими собратьями, куда как подозрителен. В сем сословии не спрятаться. Кто ж Вы тогда, если не дворянин и не священник, коих убивают на месте?
– Да, над сим вопросом пришлось изрядно поломать голову, - отец Модест рассмеялся совсем прежним своим, молодым смехом.
– У меня не выходило решительно никакой, как сие называют у нас в Ордене, легенды.
– Как же Вы вышли из положения?
– В том-то и дело, что пришлось перестать ломать голову зря. Сие был тупиковый путь решения задачи.
– Вы меня интригуете. Не без документов же Вы странствуете?
– Без оных.
– Ах вон оно, зачем сей юный магнетизер!
– Господин де Роскоф аж хлопнул себя ладонью по колену.