Лилея
Шрифт:
Нелли решительно спустилась в садик, прошла к неуклюжей, загробного виду скамейке на львиных каменных лапах.
Катя обернулась и кивнула подруге, но как-то все слишком медленно.
– А скажи, Катька, как это Иеремия выспросил синего без магнетических зеркал?
– Спросила Нелли, чтоб хоть чего-нибудь сказать.
– Нифонт по-иному все делал.
– И, скажешь тож, Нифонт, - Катя неожиданно оживилась. Нелли даже подумалось было, что недобрая задумчивость подруги ей попросту примнилась.
– Нифонт работал, как его отец да дед работали. А Ерёмка - другое дело. У них вить в семье целая наука, как злые уменья от рожденья развивать. Уже четырех годов должно уметь чужому человеку так в затылок уставиться, чтоб тот обернулся на тебя. Тут, я чаю, и глядеть надобно выучиться
– Ну, это я и без тебя догадываюсь, хоть эдаких подробностей и не слыхала. А какое ж для Иеремии исключенье?
– У них в хозяйстве заместо кошки больших ужей держали, - Катя улыбнулась с какой-то нежданной мягкостью.
– Уж он взаправду лучше от мышей. Хотя кошку-то, правду сказать, молоком можно и не баловать, а вот ужу беспременно каждый день блюдечко поставь, иначе к дому не привяжется. Понятно, дети с ними баловались, и Ерёмка, и три его сестры. Был он двух годков. Мать по хозяйству захлопоталась, девчонки при ней, никто и не глядел, как он на огороде играет. А потом глядят - нету мальчонки. На дворе не видать, на огородах не видать, а вокруг хозяйства просека у них была, до лесу малому самому не добраться. Куда дитё подевалось? Мать, понятно, напугалась кабы зверь не уволок, сама помнишь, какие там места. Бегает, кличет, нет как нет. Бежит, а на задах вроде как яма раскрылась, аршина в три в обхвате. Глянула вниз да обомлела. Гадюки там, оказалось, на зиму гнездо себе свили, огромное. Дитенок, видать, прыгал сверху, да и провались. Сидит Ерёмка в яме, а змей растревоженных там не меньше дюжины.
– Брр, - Нелли поежилась. Раз Иеремия жив-здоров, то, надо думать, противоядия у людей Крепости нашлись. А все же жутко представить младенца в земляной яме, из стен коей, словно бы ожившие корни древесные, лезут змеи.
– Так он сидит там, - Катя продолжала улыбаться, - улыбается, песенку какую-то гулит. Двух гадюк на шею себе повесил, одной голову обкрутил, а из четвертой ручонками узлы вяжет, ровно из веревки. Привык, вишь, ужами-то забавляться домашними. Так мать незнамо сколько стояла столбом - боялась змей лишнего рассердить. Так уж и пришлось ей дождаться, покуда дитё самое не наскучило змеями. Сам он их поснимал и стал из ямы карабкаться, тут уж она его и подхватила да прочь! Ни единого укуса, мать покуда глядела, уж приметила, что гадюки-то ровно шелковые были. Нифонт о ту пору в отъезде был, в китайских краях, но уж как воротился, она все рассказала. Тут Нифонт и понял, что Ерёмка уродился таков, какими в ихней семье всю жизнь быть научаются. И то, мать его была хоть сама из немудреных девок, но дед ее духов умел бубном скликать. Такой у айротов называется шаман. И вправду сказать, все китайские да прочие дела Ерёмка играючи одолел, а уж с тринадцати годов с ним и сам Нифонт не тягается.
– Что-то ты больно много о том знаешь, - подозрительно заметила Нелли.
– Случаем, - Катя густо покраснела.
– Покуда занимались тем сем, так слово за слово…
– Слушай, Катька, а ты не влюбилась ненароком?
– Нет, - отчего-то предположенье о стреле Амура произвело на молодую цыганку довольно странное действие. Теперь она не глядела смущенною, напротив, воспряла словно бы в гневе. Краска замешательства, казавшаяся ей необычайно к лицу, сменилась некрасивою бледностью.
– То есть да, твоя правда, и вовсе худо, коли уж и со стороны видать.
– А чего ж тут худого?
– Нелли улыбнулась.
– Худо я ваши обычаи понимаю, что верно, то верно, но ты, вроде как, женщина вольная? Или в том дело, что ты старше будешь?
– Да глупости, - отмахнулась Катя в горькой досаде.
– Моложе, старше, пустое. Не помнишь разве, кто я?
– Ах, вот оно что, - Нелли сочувственно кивнула.
– Ты - племени лавари, из князей цыганских. Он, стало быть, тебе не ровня.
– Опять ты не понимаешь!
– Катя выпустила, наконец, розовую ветку, так и
– Разве в том дело…
– Ну, так либо говори в чем, либо пойду я, без твоих амуров хлопот много.
– Нелли притворилась, что приподымается со скамьи. По детской памяти знала она наверное, что подруга сейчас не вытерпит.
– Мы по древним правдам живем, не по новым, - Катя глядела куда-то мимо Нелли, на чахлый цветник.
– Через них весь мирострой иначе глядит.
– Да помню я, осквернение порога то самое, опять же мертвецов ты боишься…
– Не боюсь. Ну, почти не боюсь, - поправилась Катя, поймав насмешливой взгляд подруги.
– Боялась покуда разуметь не могла, что к чему. Мы, цыганы, людишки не трусливые. Страх у нас вроде как подсказка, в крови живущая. Кровь она умная, знает, что запрет в человека только страхом втемяшить можно. Ну, ладно, не только. Еще бывает противно когда так, что мочи нету, тож не переступить. Хотя страх все ж таки крепче схватывает.
– Ну, не думается мне, что с этим молодым человеком ты б умерла со страху, оказавшись ночью под одною кровлей, - поддразнила Нелли.
– И что противен он тебе безмерно, извини, не похоже.
– Ну мало ль еще приметок для знающего человечка, - лицо Катино сделалось скучным.
– Перечислять все времени не достанет, сама ж говоришь, хлопот много.
– Так говори просто, в чем суть.
– По сердцу мне Ерёма, врать не буду, мало кто так по сердцу казался, - вздохнула Катя.
– Нето, что с полуслова друг дружку понимаем, с полувзгляда. Только он, вишь, крови-то проклятой. В крови все дело. Злых знаний у нас, лавари, может и немногим помене будет, нежели у потомков того Мелентия. А вот проклятия на нас нету. Нельзя с проклятым любиться, свою кровь от этого зачернишь, даже коли дети прямиком с того не пойдут. Любым детям чернота из оскверненного сосуда перельется. А моя кровь - дорогая, царская. Мало лавари-то по земле бродит.
«И тут свои толкованья Чаши Граалевой, - невольно усмехнулась Нелли.
– Куда от нее денешься?»
Дело, тем не менее, представлялося сериозным.
– Сам-то он понимает?
– спросила Нелли, хотя могла б и не спрашивать.
– А то нет?
– Катя вспыхнула.
– Когда тебя сызмалу учат, что никого рукой тронуть нельзя, да хлеб ни с кем нельзя преломить.
– Катька, а из-кого ж они в Мелентьевом роду жен-то берут, все хочу спросить?
– Ну, по покаянию некоторые девушки из Крепости шли, за немалые грехи. Не случалось таких, из айроток брали жен, как вот Нифонт, но и там все не просто. Ну и довольно о том. Чего разговоры-то зря разговаривать? Чему не бывать, тому и миновать. Ты вот лучше гляди, кабы тебе Парашку тут не оставить. Сдается мне, что оставишь.
– Я сама одно время думала, что ей Ан Анку глянулся, - возразила Нелли.
– А только знаешь, Катька, у ней кто-то в России остался.
– Быть не может, - Катя так изумилась, что позабыла от удивления свои собственные кручины.
– Сама тебе сказывала?
– Нет.
– Значит, сочиняешь. Быть не может, чтоб у Парашки на родной стороне кто-то был.
– Катя решительно уселась на скамью супротив Нелли. Сидела она, как обыкновенно, некрасиво: подавшись плечами вперед и уронив сведенные замком руки в подол меж разведенных коленей. В детские годы Нелли такого за подругой не примечала, а с новой встречи нето, чтоб постепенно привыкла, но скорей почуяла, что некрасота эта - не Катина, у кого-то перенятая, древняя и общая.
– Я и сама так думала. Да только знаешь, сон у меня чуткой, нето, что у тебя.
– Ну, это положим, - Катя не шутя обиделась.
– Опасность я сквозь любой сон почую. Был случай один… Ну да ладно, незачем тебе. Вот от ерунды всякой просыпаться, как ты, того за мной правда нету. Ежели ты не устала до потери сознанья, так муравей на тебя не сядь.
– Иной раз и не зря. Парашка во сне кого-то все поминает.
– Кого ж это?
– Да все-какого-то Мартына, - Нелли почувствовала, что краснеет, выдавая секрет. Но вить Катьке-то можно! А все ж странно, никогда не бывало промеж них прежде эдаких секретов.
– Мартын, да чаще не Мартын, а Мартынушка. Нет, не ошибаюсь я.