Лилея
Шрифт:
– А есть у вас в именьи такой Мартын, чтоб Парашка на него глаз могла положить?
– Ни такого нету, ни не такого. Вообще ни одного Мартына.
– А по соседству?
– Ну, разве что по соседству… Не знаю.
– Может взять да спросить ее напрямки?
– Ладно уж, коли молчит, так и мы будем молчать.
– Нелли поднялась.
– Что-то нынче Амуры-то вокруг нас так и летают, просто слыхать, как крыльями хлопают.
– Молодые мы, вот и вся загвоздка. В старости обо всем вспомним, весело будет.
– Думаешь, повстречаемся мы, на старости-то?
– Не знаю покуда. А вот что расставанье не за горами - чую.
– Дай-то Бог, - вздохнула Нелли.
– Ни
– Знаю. А сердце свое твердит.
– Мое сердце уж давно не знает, что сказать.
Оставляя Катю наедине с крохотным садом, Нелли прошла к крепостной стене. Нет, не к месту их ночных приключений, глаза б ее не глядели на эту дыру в стене, будь она хоть сто раз древняя, а наверх, на галерею для стражи. Экая высотища! Поежившись на разгулявшемся ветру, Нелли огляделась. Холм с яблоневым садом - не боле муравейника! Только вот муравьи отчего-то синие. Ну, положим, это она хватила. Враги казались с галереи все ж не муравьями, а опять таки оловянными солдатиками. И заняты были эти резвые игрушки довольно приятным делом: они снимали с шестов и распорок полотнища палаток, вьючили лошадей, бегали вокруг нескольких повозок. Осады не будет! Вот здорово-то! То есть может и не слишком здорово, стеречь их под стенами синие не станут ради другого злодеяния, большего. Но вить может статься, что на пути к новому злодеянию они найдут и свою погибель. Нелли аж заприплясывала на месте. Кому б сказать! Мужчины, надо думать, уж о том знают. Катьку лучше больше не трогать, всяк вправе посидеть погрустить. Значит - Параше.
Словно ветер, которому Нелли поднадоела, смел ее со ступеней. Прощай, замок Керуэз, теперь уж наверное скоро прощай! Прощайте, угрюмые стены, так похожие на здешние скалы! И так-то мало в них прожито, а сколько нажито! И нам и святому королю скоро вновь в путь дорогу.
Вот уж свойство Парашки: где она ни есть, а ухитряется развести вокруг теплую домашнюю суету, ровно всю жизнь просидела хоть бы и в этом бретонском замке. Из полураскрытых в теплый осенний денек дверей тянуло запахом каленого чугуна и влажным паром, что сопутствуют обыкновенно глажке. За работою, Параша, как обыкновенно, пела. Только вот песни ее давно уж стали сменяться из русских на здешние. Эта - здешняя, ясней ясного, хоть и переложена, верно, самой Парашей на родной язык.
Проклятье мачехам, проклятье!
Волчицы мачеха страшней.
Пусть плоть износится как платье!
Пусть станет хлеб черствей камней!
Барба скромною девкой была,
И кудель без оческов пряла,
Лен трепала - кто б смог перегнать,
Споро масло умела сбивать.
– Ох, перестань, пожалуйста, - поморщилась Нелли, входя в горницу.
– Чувствую, там будет долгое и нудное повествование о том, как злая мачеха покрошила эту самую Барбу на мелкие куски, кои попрятала по самым неподходящим местам.
– Не вовсе так, но вроде того.
– Вокруг Параши и впрямь громоздились глаженные и неглаженные ворохи.
– Ну так и что?
– Да не люблю я эти глупые россказни.
– Сказки, говоришь?
– прищурилась Параша.
– А как на Алтай ехали, помнишь под Пермью сельцо Браслетово?
Нелли, конечно, помнила рябинку, выросшую в опояске девичьего браслета над местом тайной могилы. Позабылось ей, разве, что убийцею оказалась мачеха. Это-то, как раз, не самое важное.
– Нечего всех под одну гребенку стричь, не люблю я эти сказки за напраслину, - заспорила она.
– Возьми, вон, вторую жену соседа нашего Вежина, уж она ли не балует Николеньку и Поленьку? А губернаторшина племянница Анна, что пошла за вдового лекаря? Уж малютка Долли за ней хвостиком бегает. Злые кровные тетки бывают
– Это у вас, у дворян. У нас, у крестьянского народа, все иначе.
– Придумываешь.
– Не придумываю, касатка. Разные мы. Мы вас древней.
– С каких это пирогов древней? Нешто не все люди от Адама пошли?
– Все от него пошли, да в разные стороны. Вот ты ни разу ни задумывалась о том, что дворяне все меняются да меняются, а крестьяне от веку неизменны? Пораскинь, моды-то эти у вас так и скачут. Каждая внучка над бабкиной молодой порсуной-то смеется, хорошо, коли не дочка над материной.
– Тяжеленный утюг корабликом скользил в руках Параши, оставляя в кильватере своем паровую волну.
– А книжная ваша премудрость - она что ни столетье вся наново. Оружье опять же новое, что ни война. А домы? Отец с колоннами строит, сын с завитушками. И эдак во всем. Летучий вы народ, дворяне, до всего нового первые падки.
– Первое, ты темнишь: кровные-то дела тут при чем? А второе - ну и что худого?
– Погоди, кровные дела тут важные. А худого-то нету как раз. Бабка моя, помнишь, что ворожея была, она так говаривала: дворяне люди воздушные, крестьяне земные. Вас всяк ветер полощет, а мы корнями глубоконько держимся. Покуда земляной народ с воздушным рядом живут как им от роду положено, так мирострой и стоит.
– Да, я понимаю, кажется, - задумалась Нелли.
– Перемены хороши, покуда есть, на что опереться. Иначе занесет незнамо куда, как вон санкюлотов здешних.
– Так ведь не спроста ж они крестьян так ненавидят! Не мене, чем дворян.
– К дворянам ненависть хоть понять можно. Зависть например, либо обиды. Но крестьяне-то всегда бедней и тяжелей городских жили, с третьим сословьем и сравнивать смех.
– То-то и оно. Ненавидят потому, касатка, что не хотят твердой земли у рода людского под ногами. Мешает им оно вихрем все закрутить.
– Ну а кровь при чем?
– Так вить молодые, касатка, иной раз подобрей старых. Ваши вишь, опять же, дворянские дела - близость по мыслям да по душе. Дворянину иной раз тот, с кем одну книжку читал, дороже самого кровного сродича. В древни дни, когда книжек не было, таких вещей знать не знали. Все стояло на крови да на сродстве земляном. Мы такие, как и вы были когда-то, сердцем скупей да злей. Только вы поменялись, а мы нет.
– Парашка, давно ль тебе мысли такие в голову вспали?
– Да как сюда попала, все время о том же думаю. Не зря мы вместе росли - я вить тебя на аршин вниз вижу, оттого и понимаю, что разных мы племен, и мешаться этим племенам никак да никогда нельзя. Неладный с такого смешенья род пойдет - ни Богу свечка, ни черту кочерга, сами в себе спутаются, как муха в паутине.
Странные же нынче разговоры выходят с обеими ее подругами. Нелли, впрочем, ощущала себя в полном праве болтать. Невольная вина перед святым королем, которую все время она в себе чуяла, ушла из сердца вон.
– Санкюлоты, между прочим, пожитки собирают, - вспомнила она.
– Сама со стены видала.
– Да уж знаю, - хмыкнула подруга.
– Откуда? Поглядеть на эту гору, - Нелли кивнула на глаженную одежду, - так ты давно наружу нос не высовывала.
– Нашлось кому донести, - отозвалась Параша уклончиво.
Ну вот, даже уж новость рассказать некому! Нелли усмехнулась собственному ребячеству: подумаешь, эка важность. Сквозь приотворенное окно, вместе с осенним хрустальным холодком, в горницу доносился шум других сборов. Белые в свой черед готовились выступать. Шаги были торопливы, оклики веселы. Кто-то искал шомпол, кто-то, судя по препротивному скрежету, катал свинец для дробовика.