Лилея

Чудинова Елена Петровна

–  Будь покойна, дитя, коли санкюлоты нас сейчас не докончат, так вновь хлынут и сарацины. Главное - Иерусалим. Святой король знал, что его нельзя не отстоять. Он - средоточье христианского мира, только владея им, христиане безопасны.

–  Потому-то он и воротился через столько лет в Сальватерру…

Но покуда король еще не ворочался в Святую землю, но плыл домой.

И вот три королевских ребенка, рожденных в Святой земле, впервые ступили, сошед с корабля, на французскую землю. Было то близ угрюмого замка Иер, непривычно дождливым летним днем, и дети дивились щедрому обилию ниспосылаемой Небесами влаги. Золотистым же сентябрем королевская семья въехала в Париж, к великому ликованию народа.

Но Людовик был невесел. Отказ от обета крестоносца

томил его непрестанной тоскою. Жизнь двора в те дни сделалась еще скромнее. Воистину, ни один государь не обходился своему народу столь недорого! Младшим принцам и принцессам перелицовывали платье, что сделалось мало старшим. Король не заказывал блюда к обеду, довольствуясь тем, что приготовит по своему усмотрению повар. Находя же, что повар излишне расстарался, король, не мешая приближенным трапезничать, просил принести себе каши либо вареного гороху. Зряшно было и подавать ему миногу, либо привозные фрукты, либо рыб, кроме самых мелких костлявых пород - плотвы либо уклейки -немедля все сие отсылалось бедным. В пост король велел подавать себе пиво, которого терпеть не мог, вместо вина. Постился король не только в пятницу, но и в среду, а также в понедельник. Спал он на жестком ложе, без перины. Поднимаясь к заутрене, он одевался сам, чтоб никого не разбудить, да так споро, что если кто из рыцарей все ж пробуждался и желал также следовать в часовню, тому доводилось бежать вдогонку королю босиком. Но доводилось королю и самому ходить босым - в знак особого смирения он шел к пятничной мессе разутым. После каждой мессы, по выходе из храма, Людовик, как и положено французскому королю, исцелял больных золотухой.

Однако же благочестие не препятствовало обыкновенной его вежливости. Иной раз он откладывал послеобеденную молитву дожидаясь, покуда менестрель допоет свою балладу.

–  Все существо его летело назад, в Сальватерру.
– Деревня, где остановились шуаны, глядела столь диковинно, что Нелли даже сумела заметить ее в своем странном полусне. Несколько домов стояло как бы в каменном круге: постройки лепились к огромным валунам, из коих один образовывал то часть стены дома, то забор.

–  Камни появились здесь раньше домов, они вывезены издалека и глубоко вкопаны, - пояснил господин де Роскоф.
– Никто не знает наверное, чего ради древним бретонцам было надобно такое городить.

–  Как это бишь называется? Менхиры?

–  Ну да, у нас их куда больше, нежели чего полезного. Итак, король рвался обратно в Сальватерру, однако же увидать ее сумел только через долгих шестнадцать лет.

–  Да сие - целая жизнь, - вздохнула Нелли.

–  В твои годы - да, - продолжил господин де Роскоф.
– Однако ж и десяток жизней можно провести куда больше зряшно, чем король провел сии полтора десятка лет. Он объехал всю Францию, устанавливая хорошее течение судопроизводства. Но всякой, страдавший от несправедливости, мог сам обратиться к нему со своим делом. Нередко садился он под любимым дубом в Венсенском лесу, чтобы вершить суд. Многие приходили смотреть на правосудие короля, когда, красиво причесанный, в шапке с белыми перьями на белокурых волосах, в черном шарфе вокруг шеи и безрукавом камзоле поверх камлотовой рубахи, он устраивался в густой сени ветвей, приказывая допускать к себе всех, имеющих в том нужду. Иной раз суд его был суров, но всегда справедлив, равно для малых и для великих мира сего. Бывали, понятное дело, и недовольные. Старуха по имени Саретта, чью жалобу Государь счел неосновательною, принялась открыто поносить его. «Да каков из тебя король Франции!
– кричала мегера.
– Тебе б править только монахами да попами! Как это тебя до сих пор не вышвырнули из твоего же королевства!» Стражники кинулись было побить старуху, но король остановил их. «Вы правы, сударыня, едва ль я того достоин», - учтиво сказал он, поняв, что устами женщины говорило ее огорчение. Тут же он приказал дать ей денег: справедливость он никогда не смешивал с милосердием.

Страна не вела никаких войн. Король укрепил мир продуманными брачными союзами своих детей.

Любимицу свою, тринадцатилетнюю Изабеллу, он выдал за молодого Тибо Наваррского, старшего сына, двенадцатилетнего Людовика, женил на маленькой Беренгарии Кастильской. Позже он женил своего сына Филиппа на Изабелле Арагонской. Многих из соседей и вассалов своих он помирил меж собою. Для тех своих вассалов, кого не удавалось вовсе удержать от усобиц, Людовик положил обязательные сорок дней перед началом военных действий. Сей временной промежуток так и был назван «королевскими днями». Многие вправду передумывали спустя этот срок начинать то, что порывались учинить сгоряча. И уж во всяком случае запретил он поджигать деревни. Ремесла и торговля процветали, казна пополнялась день ото дня. Король покровительствовал студентам и вдовам, призревал бездомных детей, оделял бедных девушек приданым, строил богадельни для калек.

–  К великому горю короля с королевой юный Людовик умер шестнадцати лет, - сказал господин де Роскоф.
– Так наследником и стал Филипп. Быть может, в обучение и воспитанье его брата король успел вложить больше сил.

Впрочем, король радел обо всех своих детях. Каждый вечер, прежде чем лечь спать, он приказывал позвать принцев и принцесс. Дети являлись, и отец затевал с ними долгие и занятные разговоры о жизни государей минувших дней, в том числе и о римских цезарях. Споря о том, что было хорошо, а что плохо в их деяньях, дети обучались королевской науке.

Обучения же ради прочей французской молодежи король вместе с ученым клириком Робером Сорбоннским основал колледж, после так и прозванный - Сорбонной.

–  Сколько великих и попросту благих дел вмещают сии недолгие годы, - вздохнул Неллин свекор.

–  Едва ль современники в полной мере умели то ценить, - заметил отец Модест.

–  Длань короля была крепка, нето ему б с оными не управиться. Смешно сказать, приближенные упрекали Людовика, что он слишком много времени проводит в молитвах. Не без раздражения король частенько отвечал: «Слова б попрека вы мне не сказали, когда бы я вдвое больше играл в кости либо гонялся за оленем!»

–  Но как он умудрялся все время быть таким терпеливым?!
– горячилась Нелли.
– Вот хотя бы когда слуга окатил ему воском с подсвечника опухшую ногу. А король только и сказал - «Ох, Жан, дед бы мой за меньшую провинность Вас выгнал прочь!»

–  Бывают люди с большей, нежели у прочих, способностью к музыке, пенью, либо живописи, а то к математике, к изученью иных наречий. Сие мы замечаем и выражаем восхищение. Но разве нету средь нас людей с иным талантом - талантом к Добродетели? Но встречаясь с оным дарованием мы отчего-то не спешим таковое заметить, нето, чтоб восхититься.

Но чем лучше шли дела королевства французского, тем хуже становились вести, доходившие из Святой земли. Тамплиеры и госпитальеры враждовали друг с другом по всей Сальватерре. Новый султан Египта, кровавый Бейбарс, захватил Кесарею. Акра была им осаждена. Войска царя Армении, графа Триполи и князя Антиохии были разбиты. Антиохия вскоре пала и была разграблена: больше ста тысяч жителей ее были увлечены в плен Бейбарсом, около семнадцати тысяч воинов погибло в попытке ее защитить. Рати агарян были несметны как саранча.

Агаряне снесли церковь в Назарете и монастырь в Вифлееме: ощутила ли далекая Европа сей ножевой удар в сердце христианства? На Святом Престоле в краткий срок сменилось три Папы: Александр Четвертый, Урбан Четвертый и Климент Четвертый. Все трое проповедовали Крестовый поход, но был ли слышен их голос?

Только Людовик услышал его, только Людовик, который в то время не мог по слабости телесной надолго облачаться в доспех, принял крест. Самые близкие шли за ним неохотно. Жуанвиль сослался на горячку, чтобы не ехать в Париж, где, как он изрядно опасался, король все же добьется от него желаемого. Людовик почуял ложь: он велел сообщить другу, чтоб выезжал даже и больным - у него-де найдутся в Париже хорошие лекари. Жуанвиль явился, однако принимать крест отказался наотрез, хоть король на него и «очень нажимал».