Лилея
Шрифт:
Издали было слышно, что теперь поют женщины - про убитую злой мачехой девушку Барбу. В хоре различался голос Параши.
– Вот оно как, дураки перепутали нас с Платошкою!
– Роман хмыкнул.
– Но здесь-то в поле ты как оказался?
– Случаем, - не слишком многословно ответил брат.
– Я б и раньше от негодяев отделался, да только не враз решил, что дальше-то делать. Потихоньку надумал, что главное - из страны выбраться, куда угодно, в любую другую. Вить в любой стране, ежели она не мятежная, есть наши посольские приказы, так? Значит надобно только добраться, а уж посол, поди, поможет.
– Только добраться, -
– Да ты хоть можешь вообразить, каково попасть отсюда в другую страну?! Не только от солдат уберечься надобно, а еще и путь найти!
– Ужо дал я себе зарок не отлынивать от географии!
– сериозно ответил мальчик.
– Помнишь, Лена, соседи комедию представляли, там неуч говорил, что-де извозчик довезет?
– Это его матушка говорила, что сынка баловала.
– Ну, не важно, словом вправду глупость. Вить как хорошо, что я заучил, от Бретани-то ближе всего Бельгийское королевство! На северо-востоке, стало быть, в Париж ворочаться незачем.
– Мы и теперь не через него поедем, я чаю. Но дороги-то ты небось знать не мог.
– Пустое. Уж добрался бы, разве я не сельский житель, чтоб сторон света не разобрать? Не так уж и трудно все, тем паче - лето.
Сердце Нелли сжалось: маленькой мальчонка, один, пробирающийся лесами чужой страны.
– Отчего ж ты не обратился хоть к крестьянам, Роман? Перемолвись ты хоть с одним, мы б о тебе вскоре узнали. Ну да пустое, о том ты знать не мог, но уж мог сообразить, что селяне тебе помогут.
– Я сказал уже, что не дорос до сей войны, Лена, - меж бровями мальчика обозначилась вертикальная морщинка.
– Видал я, как приходили к синим люди в крестьянской одежде, по виду неотличные от прочих. Как могу я различить честного крестьянина от шпиона?
– Но шпионов среди бретонцев почти нету, Роман!
– Для меня «почти» не годилось. Коли не повезет, так можно и с одним из тысячи встретиться, так?
– Должно бы уж слишком не повезти. Но бывает и такое невезенье.
– Стало быть, в сей стране не мог я верить никому. По щастью, мне и нужды не было кому-то доверяться - было б кому снабжать меня по дороге чем-нибудь съестным, да еще мне потребна оказалась одежда поплоше и неприметней. Ну с этим-то трудностей мало!
– Постой, брат любезный, - не поняла Нелли.
– Кто ж давал тебе одежду да пищу, коли ты только что сказал, и сказал верно, что доверять тебе никому не стоило?
– Да неужто ты сама не поняла, за каким исключеньем?
– хмыкнул Роман.
– За каким же это?
– Я мог довериться детям моих лет.
Елена вздрогнула, вспомнив парижских мальчишек.
– Когда я был маленьким, ну, годов пяти, папенька говорил, что дети бывают заражены пороками взрослых, когда живут в городах, - Роман словно бы угадал ее мысли.
– Но сельские дети честные, как честна Натура. Мало его слов я помню, но эти пришлись кстати. Девочки здесь по французски не умеют. Но с мальчиками мне всегда сразу удавалось сговориться. С одним я поменялся одеждою, другие приносили мне блины из гречи и яблоки.
– Экой же ты молодец, братец.
– Теперь вчерашнее исчезновенье Левелес представилось вдруг Нелли в ином свете.
– Вот уж папенька обрадовался бы, что вспомнились тебе его слова в трудную минуту. Но как же ты от санкюлотов-то убежал, Роман?
– Фортуна вышла. На постой синие два дома заняли, рядышком по улице. В одном была снизу москательная лавка, да сзади
– Проводили чего? Что у тебя с родной-то речью твориться, брат любезной? Собрание можно созвать, но куда ж его водят?
– Ну, так они говорят, вроде по французски, а все не очень, - Роман наморщил нос.
– Мне так мнится, они половины своих слов сами не понимают, лишь бы кудрявей звучало. Болтливые, страсть. Проще молвить, командир бегал - всех сгонял в этот сарай. Из Парижа письмо пришло, что вроде как календарь менять хотят.
– Неужто с Грегорианского на Юлианский?
– Нелли не поверила своим ушам, и хорошо сделала.
– Какой там! Хотят, чтоб нынче был первый ихний год, а до них чтоб вообще годов не было. И чтобы жить без воскресений. Не слишком-то я стал прислушиваться, меня боле тревожило, кого при мне оставят.
– Сколько уж я тут, а безумиям санкюлотским не надивилась. Счисленье лет с себя начать, экие болваны самовлюбленные, а, братец? Было б смешно, когда б жутко не было. Ну, до такого, чтоб без воскресений жить, даже они добраться не посмеют. Впрочем, ну их совсем. Ты говоришь, синие все ушли болтать…
– А со мною остался только один рябой солдат Радуб, - продолжил Роман.
– Он сидел себе на порожке, вырезывая из баклуши новую ложку ножом с рукояткою в виде попугая. Ножик тот с костяною фигуркою я приметил у него уже давно, но притворился, будто вижу впервой. «Сударь, а что у Вас за птичка на ножике?» - спросил я.
– «Таких птиц привозят из колоний, - с важностью ответил тот, продолжая строгать.
– Но вот бы ты удивился, когда б услыхал, что пичуга сия может разговаривать по-людски».
– «Да Вы шутите!» - «Ничуть не бывало, она зовется попугай и может выговаривать слова. Вишь, какой у нее клюв!» Он поднял ножик повыше. По чести сказать, фигурка не была уж слишком достоверна, если сравнить хоть с нашим Кошоном. Но я сделал такое лицо, будто она невесть как красива.
Нелли не удержала улыбки. Положительно, Роман, ежели делал себе такой труд, мог быть не дитятей, а сущим ангельчиком. Но как же удалось ему столь успешно заболтать солдата, чтобы сбежать?
– Радуб пустился рассказывать, как десяток лет назад купил фигурку в лавке, а на рукоять посадил сам. «Никогда не видал такого красивого ножа, - сказал я.
– Можно мне его подержать?» - «Да он вострый, чего доброго поранишься», - засомневался тот.
– «Не беспокойтесь сударь, я не поранюсь! Я вить уже большой!» Солдат ухмыльнулся и протянул нож мне. Сперва я разглядывал рукоятку, поворачивая ее так и эдак, потом перехватил, попробовал пальцем сталь лезвия. Восхищение мое было лестно рябому, но наблюдал он за мною уж невнимательно. Я же, выждав, когда он поднимется и повернется ко мне удобней, со всех сил всадил нож ему в печень, по самого глупого попугая. Дядя Филипп вить мне показывал, где у человека печень.
Нелли хотела что-то сказать, но губы ее словно онемели, не в силах пошевелиться.
– Вострым краем нож угодил книзу, чуть наискось, - безмятежно повествовал Роман.
– Я почти повис на нем, но смог немножко повести вниз, а затем повернуть лезвие и дернуть кверху. Когда бьются на шпагах так, понятно, не делают, но я решил, что будет надежнее. Он и уразуметь ничего не успел, как завалился на спину и забил по полу сапогами. Крови было столько, что синий мундир сделался черен. Не весь, камзол по грудь, а штаны до колен.