Лимонов
Шрифт:
К концу моей командировки президент Илиеску и его премьер-министр Петре Роман обратились к трудящимся с призывом защитить «демократию» (я ставлю кавычки здесь, хотя в них можно взять каждое слово) от неофашистского заговора, разумеется тоже сфабрикованного, как и якобы учиненный Securitate геноцид в Тимишоаре. Хотя некоторые детали этой инсценировки были вполне реальными: я говорю об огромном количестве автобусов и спецпоездов, нанятых Фронтом национального спасения, чтобы 14 июня 1990 года свезти в Бухарест двадцать тысяч шахтеров, вооруженных железными прутьями и доведенных до исступления бешеной обработкой мозгов. Эта толпа два дня терроризировала город, бросаясь на каждого, кого можно было заподозрить в связях с оппозицией. Но поскольку таковых оказалось недостаточно, они срывались на всех, кто попадался под руку, раздавая удары направо и налево хотя бы для того, чтобы все поняли: с ними не шутят. Я в то время сидел в Карпатах, спешно дописывая свой материал, и в Бухарест вернулся, когда все было кончено. Шахтеры, получив
В те дни я много общался с одним американским журналистом, которому изрядно досталось в прошедшей свалке, по каковой причине он разделял мой живой интерес к параноидальной научной фантастике в духе «Вторжения похитителей тел». Перебрав кучу романов, фильмов и имен их авторов, мы добрались до Филиппа К. Дика и сошлись на том, что его романы, с пугающей резкостью описывающие распад реальности и воспринимающего ее сознания, могут служить единственными надежными проводниками для путешествия по румынской twilight zone.
В одной из книг, под названием «Предпоследняя правда», он описал, как человечество, спасаясь от бактериологической войны, нашло себе пристанище под землею и уже много лет ведет там ужасающее существование. Из телепередач люди знают, что наверху свирепствует война, каждую неделю гибнут города, а воздух становится все более ядовитым. Но однажды вдруг проходит слух: война давно закончилась. Горстка могущественных персонажей, владельцев телесетей, имитирует военные действия с одной целью: держать под землей слишком многочисленное население, чтобы – на просторе – спокойно жить под звездным небом. Слух ширится, хуже того, он оказывается чистой правдой, и можно себе представить, какой гнев – низкий и отвратительный, но тем не менее справедливый – овладевает жителями подземелья, когда они вырываются на поверхность. Нечто похожее мы с американцем читали на лицах и в глазах шахтеров, высаженных на улицы Бухареста для «спасения демократии», и, признаюсь, что в баре «Интерконтиненталя» мы загадали святотатственное желание, чтобы однажды этот гнев обернулся против тех, кто его разжег.
2
Я вернулся из Румынии в полном душевном смятении и убежденный, что лучшим способом справиться с охватившими меня эмоциями будет описать жизнь Филиппа К. Дика. Эта работа длилась два года, в течение которых я почти не следил за происходящим в мире и, в частности, мало что знал о той части Европы, которую теперь называют бывшей Югославией. В самом начале тамошней смуты, когда речь шла только о сербах и хорватах, враждующие стороны представлялись мне чем-то вроде сильдавов и бордуров из приключений Тинтина [38] . Усатые деревенские увальни в узорчатых жилетах и с фесками на головах, большие любители выпить, после чего они обычно хватаются за висящее на стене ружье и начинают палить друг в друга, вспомнив давно канувший в Лету спор из-за какой-нибудь поляны, воспринимаемой сербами – по причинам, понятным только им, – как святыня их ратной истории, поскольку именно там они понесли однажды горчайшее поражение. Издали все это выглядело столь же обескураживающе, как и Румыния, и начинало казаться, что эйфория 1989 года была преждевременной, но поскольку устоявшегося мнения у меня не было, участия в спорах я не принимал.
38
Имеются в виду жители вымышленных балканских государств Сильда вия и Бордурия из «Скипетра короля Оттокара» (1938), одного из альбомов «Приключений Тинтина», знаменитой серии комиксов бельгийского художника Эрже.
Большинство моих знакомых, вслед за Аленом Финкелькро [39] , поддержало стремление хорватов к независимости, а вместе с ним – и право народов на самоопределение. В ту пору аргумент казался железобетонным: если хочешь уйти – уходи. Никакой народ не должен оставаться в подчинении другого. Однако нашлись люди, которым было что возразить. Прежде всего, если следовать этой логике, в таком праве нельзя отказывать никому, в том числе Корсике, баскам, фламандцам, итальянской Лиге Севера – и конца этому не будет. Далее. Франция исторически считается другом Сербии, которая сопротивлялась фашистской Германии, в то время как хорваты не только были настроены пронацистски, но и нацистами оказались весьма рьяными и кровожадными. Те, кто приводил этот аргумент, охотно вспоминали памятную сцену из романа «Капут», где Малапарте, явившись с визитом к хорватскому лидеру Анте Павеличу, видит корзину, где лежат кусочки чего-то серого и скользкого, и спрашивает: не есть ли это знаменитые далматинские устрицы? И слышит в ответ: нет, это глаза сербов, двадцать килограммов, их привезли в подарок своим вождям бравые усташи – так называли хорватских партизан. Бойцов с сербской стороны звали четниками.
39
Французский журналист, в частности обвинявший со страниц Le Monde Эмира
И наконец, последний довод, казавшийся мне самым убедительным: если согласиться с тем, что стремление хорватов к независимости вполне законно, то судьба сербов, давно живущих на их территории, представляется весьма незавидной. Составляя большинство населения Югославии, сербы окажутся меньшинством в Хорватии. И их беспокойство можно понять: первыми шагами хорватской демократии, возглавляемой Франьо Туджманом, были ликвидация в общественных местах надписей и вывесок на кириллице, вытеснение сербов со всех постов в органах управления и замена краснозвездного флага Югославской федерации на учрежденный еще в 1941 году немцами флаг Независимого государства Хорватия – с гербом в виде красно-белой шахматной доски. У переживших Вторую мировую войну этот рисунок вызывал примерно те же ассоциации, что и фашистская свастика. Я говорю это для того, чтобы напомнить, что в первые месяцы событий в Югославии, несмотря на мощную пропаганду, деление воюющих сторон на хороших и плохих парней было вовсе не очевидным, и мысль о том, что сербов в Хорватии может постигнуть участь евреев в Германии, не казалась такой уж бредовой. Ситуация начала проясняться лишь к моменту демонстративного разрушения Вуковара, и именно тут наши пути с Лимоновым пересекаются вновь.
В ноябре 1991 года его приглашают в Белград по случаю выхода в свет одной из его книг, и когда он, окруженный пуб ликой, раздает автографы, к нему подходит человек в военной форме и спрашивает: что ему известно о сербской республике Славония? В сущности, почти ничего. Ему объясняют, что речь идет о населенном сербами анклаве на восточной оконечности Хорватии. Тамошние сербы, не желая следовать за хорватами во взятом ими курсе на отделение, решили требовать собственного отделения, но поскольку хорваты категорически против, то дело может кончиться войной, а ключевая позиция этой войны – Вуковар – только что пал: так не хочет ли он съездить туда, посмотреть?
У Эдуарда другие планы: то, что происходит в его собственной стране, интересует его гораздо больше, чем политические дрязги балканских крестьян, однако ему приходит в голову, что в свои без малого пятьдесят он ни разу не был на войне, а иметь такой опыт каждый мужчина просто обязан. И он соглашается. Ночью от возбуждения не может заснуть, а на рассвете за ним в гостиницу приезжают два офицера. Они выезжают на шоссе, ведущее из столицы Сербии Белграда в столицу Хорватии Загреб. С началом военных действий туристы по этой дороге больше не ездят, зато на ней, как грибы, повырастали в огромном количестве блокпосты и шлагбаумы. Пока одни солдаты проверяют у путешественников документы, другие держат их на мушке, а когда выясняется, что Эдуард русский и, следовательно, настроен просербски, но паспорт у него французский, и, значит, он католик и симпатизирует хорватам, недоверие возрастает. Устранить его удается с помощью пары забористых эпитетов в адрес Туджмана и министра иностранных дел Германии Геншера, призывавшего своих европейских коллег поддержать независимость Хорватии, за что Белград окрестил его идеологом Четвертого рейха. Стороны сходятся на том, что первого хорошо бы повесить на кишках второго, подкрепляют свое пожелание добрым глотком вина, и путешественники снова пускаются в путь.
В той версии событий, которую ему предлагают, Эдуарда должна была смутить одна деталь: все военные, присягнувшие сербам, одеты в армейскую форму Федеративной Республики Югославии. Она продолжает существовать и формально не вмешивается в конфликт, но на самом деле, будучи населена в основном сербами, только что планомерно и целенаправленно разбомбила Вуковар и близлежащие позиции хорватов. Это обстоятельство должно бы посеять в душе Эдуарда сомнения насчет упомянутого мною сравнения, на котором настаивает и сопровождающий его офицер: судьба сербов напоминает судьбу евреев во время Второй мировой войны. Вы можете себе представить, чтобы евреи, защищаясь от нацистов, пользовались поддержкой вермахта? Но Эдуарда это мало волнует. Ему страшно нравится все: слышная издалека минометная стрельба, мешки с песком, бронетехника, вооруженные солдаты и их серо-зеленая форма, такая яркая на фоне снега. Вот они проезжают через деревню, развалины которой еще дымятся – еще одно яркое впечатление. В этой стылой балканской глухомани он может представить себе, что на дворе не 1991 год, а 1941-й. Он видит войну, настоящую, такую, какой не довелось видеть его отцу. А ему – довелось.
Вуковар был освобожден сербскими войсками двумя днями раньше. То, что окружающие, не моргнув глазом, безо всякой иронии называют «освобожденным» город, практически стертый с лица земли, Эдуарда тоже не смущает. Ведь и Берлин лежал в руинах, когда Красная Армия его освобождала – именно эта ассоциация возникает при виде развалин Вуковара, маленького и некогда такого красивого города империи Габсбургов. Когда он вернется в Белград, один писатель, которому он расскажет о своей вылазке, наив но спросит, в какой гостинице он останавливался. И Эдуард, прикинув разницу между этим штатским мешком и собой – человеком, видевшим войну своими глазами, – не станет ему объяснять, что в Вуковаре больше нет гостиниц, очень мало домов с целыми стенами и ни одного, в котором можно было бы жить. Строительный мусор, искореженное железо, битое стекло – сплошной необозримый пустырь, на котором уже копошатся бульдозеры. Свернуть с тропы за ближайший угол, чтобы помочиться, невозможно – все заминировано. В небе – ни одной птицы. Трупов немного, их уже вывезли, зато Эдуард сможет вдоволь на них насмотреться, когда его повезут в центр опознания погибших.