Лирик против вермахта
Шрифт:
— … Успеть бы только. Там такая очередь, что и завтра можем не попасть. Считай, все зареченские пришли… Что же делать? Ведь, не успеем! Это пока в военкомате определят, пока на довольствие поставят, пока до места дойдем, война уже закончится[1]… Придумал! Вень, батьку своего за нас попроси! Он же предрик[2]…
— … А что наши летчики? Как пропустили? Проспали? Это ведь Киев, Минск. Как же так службу несли?! Я когда на границе служил, они над нами головами цельные дни круги наворачивали…
— … Ты, Федька, соли возьми! Сколько, сколько? Пуда три — четыре.
— … У завода митинг будет. Шаляев только в заводоуправлении был. Сказал, что народ уже собирается… Пошли…
У типографии Мишку одного оставили. Первый секретарь райкома, захватив с собой его плакат, прошел внутрь, прежде строго настрого наказа ждать его у входа. Мол, сейчас каждая минута на счету.
— Давай, давай, решай вопросы, а я пока «бабки подобью», — парень же был рад небольшой передышке. Все слишком быстро закрутилось, и, честно говоря, он даже немного растерялся. — И что теперь, Костя… тьфу, Мишаня?
Эта затея с плакатом хоть и выглядела многообещающей, но вряд ли ему поможет ему. На него хоть и обратили внимание, но он все равно остается обычным сельских пацаном, старшеклассником. И отсюда до самого верха ему, как до вершины горы пешком.
— Нужно что-то совсем иное, — шептал он, задумчиво рисуя по пыли носком башмака. — Нужен какой-то ход, который меня одним махом выведет в высшую лигу.
Шли минуты, а решение так и не приходило. Словно специально в голову лезли идеи, одна невероятнее другой: то бомбардировка Кремля письмами с предупреждениями о катастрофах в первые годы войны, то перелет на дельтаплане через кремлевскую стену и встреча со Сталиным, то поиск Жукова. Словом, откровенная глупость, которая ни к чему хорошему не приведет, за исключением, пожалуй, психиатрического отделения в какой-нибудь больнице.
— Нет уж… Нужно что-то другое, более реальное.
И его блуждающий по окрестностям взгляд останавливается на длинном стенде с газетами на нем. Три или четыре разворота смотрела на него и прохожих разными портретами и пафосными лозунгами об урожае, мирном труде и отеческой заботе товарища Сталина.
— Хм, опять газета всплывает… — и как говориться, это «жу-жу неспроста». Мозг определенно подсказывал ему какую-то идею, которую он никак не мог ухватить. Сомневаться не приходилось, это было что-то связанное с газетами, с печатью. — Не-ет, в «Правду» сейчас ничего не пробиться. Насколько я помню, это, вообще, главный печатный орган страны. Меня, сопливого пацана, сюда и на пушечный выстрел не подпустят. А во время войны, тем более.
В голове, конечно, еще кружили кое-какие идеи по поводу «Правды», но все они явно были сыроваты. «Правда» — это настоящий бастион, который ему не взять, по крайней мере, пока. А вот другая газета…
— Черт!
Его вдруг осенило, что и как ему нужно сейчас сделать. Причем сама идея казалась настолько простой и естественной, что
— Вот что значит инерция мышления, — присвистнул Мишка, удивляясь сам себе. — Сейчас только одна газета может стать для меня той самой стартовой площадкой — не просто «Правда», а «Пионерская правда» или «Комсомольская правда». А кстати, кто я? Пионер или комсомолец?
Комсомолец, конечно, лучше, чем пионер. Что ни говори, у такой газеты, как «Комсомольская правда» рычагов-то побольше. Хотя в «Пионерской правде» для него тоже есть свой потенциал.
— Насколько я помню, мне четырнадцать уже исполнилось, а, значит, формально я могу быть комсомольцем… А-а, пионер все-таки! — чуть ниже ворота своей тенниски он вдруг обнаружил пионерский значок. — Значит, работать будем с «Пионерской правдой»… Так для начала отправим в редакцию одно письмецо, расшевелим, так сказать, болото!
Но подумать толком ему не дали. За спиной громко хлопнула дверь, и раздался недоверчивый голос:
— Михаил? Это ты нарисовал плакат? Сам?
Парень повернулся и едва не уткнулся в крупного полного мужчину в темно-синей спецовке, от которого остро пахло какой-то химией. Как оказалось позже, это был один из мастеров на типографии, занимавшийся и наборкой текста, и печаткой наборных пластин, и настройкой самих станков.
— Ну, пошли тогда. Будем матрицу для станка резать…
Иваныч, как назвал себя мужик, был мастером от бога. За пару часов совместной работы они сумели подготовить матрицу с негативом плаката, которая после оттиска должна была оставлять нормальное изображение. Еще около часа занял подбор краски, что тоже было далеко не легкой прогулкой. От многочасового нахождения в помещении со спертым воздухом, пропитанным какой-то невообразимо ядреной смесью из ядерной типографской краски, керосина и спирта, Михаила уже шатать начало.
— О, земеля, да ты сомлеешь чичас. Я-то привыкши и не подумал совсем, дурья башка, — мастер подхватил едва стоящего на ногах парнишку и понес его к двери. — Давай-ка на воздух, а пока пару оттисков попробую напечатать. Как раз и посмотрим, что мы тут с тобой наделали.
Сколько Мишка так сидел на обшарпанной типографской скамейке, толком и не понял. Нехорошо уж больно было. Все перед глазами кружилось, пару раз вдобавок и вырвало.
— Во! — Иваныч опустился рядом на скамейку и сунул ему под нос большой лист бумаги, от которого сильно пахло краской. — Знатно получилось! Смотришь и все нутро выворачивает…
Плакат, и правда, удался. Пропечатались даже самые мелкие детали. От глянцевой краски цвета были сочные, мимо такого точно не пройдешь, остановишься и взглядом прилипнешь.
— Товарищ Каракозов уже справлялся. Как узнал, что готово, дал команду загружать машины «на полную», — Мишка ответил ему непонимающим взглядом. — Это по-нашему, значит, всю неделю типография будет работать, причем с полной загрузкой.
Мишка улыбнулся. Получалось, его плакаты теперь много, где появятся. Глядишь, скоро и о нем заговорят.