Лиса в курятнике
Шрифт:
— Я не де-факто. Я не веду никаких дел.
— Не возражайте, товарищи. Если я правильно понял, господин Хасидов, вы ведете списки товаров, заказываемых через «Тнуву».
— Правильно. Меня всегда заставляют это делать.
— Именно это и подвигло меня предоставить повозку в ваше распоряжение, товарищи. Она ведь уже нанята, поэтому вам ничего не будет стоить.
— Неужели вы думаете, господин, что я буду ездить на колесах? На телеге возят корм для скотины, а не людей.
Но тут подоспело подкрепление:
— Тебе не помешает, Залман, поездить несколько дней на телеге, если уж
— Не сходи с ума, пожалуйста! — вскипел цирюльник и начал стрижку. — Что скажут в деревне? Нет, господин, не обращайте внимания на женскую болтовню, это у меня не пройдет.
* * *
Когда цирюльник впервые поехал на свое поле на телеге, жители деревни просто глазам своим не поверили. К тому же и госпожа Хасидов восседала на телеге с сияющим видом за спиной возчика, приветливо помахивая пешеходам. Цирюльник останавливал транспорт каждый раз, когда проходившие люди были в пределах досягаемости его крика, и объяснял извиняющимся тоном, что он не виноват, он получил телегу на несколько дней от господина инженера, потому что тот заявляет, что он, Хасидов, староста де-факто и все такое. Однако страх цирюльника оказался преувеличенным, ибо на деле напряженность с каждым днем спадала, и вскоре цирюльник на телеге стал неотъемлемой частью пейзажа, как и силуэт инженера, гуляющего по улицам и беседующего с очкастым опекуном.
Что же касается самого Дольникера, то он впервые получал удовлетворение от своего пребывания в Эйн Камоним. Далее события развивались без его инициативы.
Это случилось на исходе субботы за «общим столом» в трактире. Событие это прошло почти незамеченным, ибо лишь немногие в зале поняли сущность происходящего. Сапожник Гурвиц, сидящий рядом с Дольникером, обратился посреди трапезы к своему соседу и завязал с ним живую беседу. Надо отметить, что это был первый случай, когда житель деревни (помимо близнецов) захотел поговорить со странным гостем.
— Господин инженер, — сказал сапожник, — моя земля находится очень далеко от деревни.
— Действительно?
— Так дайте мне телегу.
Дочь сапожника, та самая маленькая блондинка, что сидела рядом с господином опекуном, пыталась толкнуть отца, но он рявкнул на нее, чтоб она замолчала:
— Отстань от меня, Двора, я старше цирюльника, и с ногой у меня не в порядке. Господи, как было бы хорошо, если б мне не пришлось ходить пешком несколько дней.
— Я охотно бы удовлетворил вашу просьбу, господа, — оправдывался Дольникер, — но что я могу сделать — ведь у вас, господин Гурвиц, нет общественной функции в деревне! Право на пользование транспортом принадлежит старосте, и поскольку в настоящее время цирюльник составляет списки товаров, то и транспорт находится в его распоряжении.
— Я не понимаю, — вскипел сапожник, — почему телега положена этому типу, самому глупому во всей деревне?
— Ибо он — староста, господа.
— А если я буду старостой или черт знает кем, так я смогу ездить в телеге?
— Без всякого сомнения.
— Ну, это можно уладить. Цирюльник — мой друг, — вздохнул Цемах Гурвиц, встал и заковылял
— Залман, — сказал он, дружески похлопав цирюльника по плечу, — знаешь что? Я забираю у тебя ведение списков для «Тнувы». Это несправедливо, когда все вешают на одного…
— Слава Богу! — вздохнул цирюльник с облегчением, как будто камень у него с души свалился, но вдруг выкрикнул «Оооой!» и с кислой миной потер под столом ушибленную лодыжку.
— Залман хочет сказать, — заявила супруга цирюльника, — что ты, Цемах, слишком занят для этого и не умеешь читать и писать и ты не очень де-факто, понимаешь.
— Женщина, — прохрипел Гурвиц, — не тебя я спрашиваю, а Залмана!
— Я думаю, — вздохнул Залман, — что пока оставим как есть.
Сапожник сел и похлопал цирюльника по плечу, на этот раз с отвращением.
Он вернулся на свое место и с обидой сказал:
— Маленький цирюльник стал большой сволочью.
— Ясно, — сказал Дольникер, — ведь он староста.
* * *
Этот вечер запомнился Дольникеру замечательными событиями. Он набил брюхо всякими запрещенными ему вещами, начиная со шкварок и кончая кислой капустой. Он выпил также и водки, дойдя до состояния легкого подпития, и боли в побитом теле как не бывало. Он беседовал со множеством крестьян почти на равных, и сердце его переполнялось чувством благодарности. Сам трактирщик поздравил его с замечательной идеей насчет телеги и выразил мнение, что это свидетельствует о добром сердце Дольникера.
— Вы меня еще просто не знаете, — ответил ему несколько обиженный Дольникер, — я занимаюсь общественной деятельностью с ранней юности.
К тому же в тот вечер Дольникер договорился о первой встрече с Малкой. Собственно говоря, акция была достаточно односторонней. После обильной трапезы женщина подошла к нему и шепнула, что после полуночи будет ждать его в шалаше в конце сада.
— Зачем? — пробормотал политик. — Зачем вы будете меня ждать, госпожа?
Малка улыбнулась, понимая вечные мужские шутки, и предъявила политику два ряда сверкающих зубов.
— Принесите одеяло, — прошептала она, — только не спускайтесь по лестнице, иначе вы разбудите этого сумасшедшего…
Лишь сейчас дошел до политика весь смысл волнительной ситуации.
Обрывки странных мыслей копошились в его голове один за другим.
— Но ведь если я не спущусь по лестнице, — возник спасительный вопрос, — то как же я вообще спущусь?
— Я должна вас учить, господин Дольникер? Один Бог знает, сколько у вас женщин было.
— Ха-ха, — засмеялся Дольникер, — да, было дело…
* * *
Странное, опьяняющее, напряженное чувство сопровождало политика, не оставляя его и в постели. Он лежал с закрытыми глазами и даже не пробовал заснуть. Время от времени он в нетерпении смотрел на часы, считал минуты, ибо более всего ему хотелось перекинуться словом с каким-нибудь живым существом. Подобно заядлому курильщику, Дольникер был способен сбросить напряжение при помощи нескольких затяжек — то есть нескольких слов, даже в самой краткой речи. На его счастье, в комнате в этот поздний час находился пастух Миха, и Дольникер решил использовать эту возможность.