Листья травы (Leaves of Grass)
Шрифт:
мои спали,
Но вот я услышал тебя,
И мне открылось, кто я; я проснулся,
И тысячи новых певцов, и тысячи
песен - возвышенней, чище,
печальнее песен твоих,
И тысячи откликов звонких
возникли, чтоб жить со мной,
Жить и не умереть никогда.
О ты, певец одинокий, ты пел о себе
– предвещая меня,
И я, одинокий твой слушатель, я,
твой продолжатель,
вовеки не смолкну,
Вовеки не вырвусь,
стоны любви в душе
не стихнут вовеки,
Вовеки не стану ребенком,
спокойным, таким же, каким был
когда-то в ночи,
У моря, под желтой отяжелевшей
луной,
Где все зародилось - и пламя, и
сладостный ад,
И жажда моя, и мой жребий.
О, дай путеводную нить! (Она где-то
здесь, во мраке.}
О, если вкусил я так много, дай мне
вкусить еще!
Одно только слово (я должен его
добиться),
Последнее слово - и самое главное,
Великое, мудрое, - что же?
– я жду.
Иль вы мне шепнули его, иль
шепчете, волны, издревле.
Из ваших ли влажных песков иль из
пены текучей оно?
Что ж отвечаешь ты, море?
Не замедляя свой бег, не спеша,
Ты шепчешь в глубокой ночи, ты
сетуешь перед рассветом,
Ты нежно и тихо лепечешь мне:
"Смерть".
Смерть и еще раз смерть, да, смерть,
смерть, смерть.
Ты песни поешь, не схожие с
песнями птицы, не схожие с теми,
что пело мне детское сердце,
Доверчиво ластясь ко мне, шелестя у
ног моих пеной,
Затем поднимаясь к ушам и мягко
всего захлестнув, -
Смерть, смерть, смерть, смерть,
смерть.
И этого я не забуду.
Но песню, которую темный мой
демон, мой брат,
Мне пел в ту лунную ночь на седом
побережье Поманока,
Я сплел с моею собственной песней,
С миллионами песен ответных,
проснувшихся в этот час,
А в них - слово неба, и ветра,
И самой сладостной песни,
То сильное мягкое слово, которое,
ластясь к моим ногам
Или качаясь, подобно старухе в
прекрасных одеждах,
склонившейся над колыбелью,
Шептало мне грозное море.
КОГДА ЖИЗНЬ МОЯ УБЫВАЛА
ВМЕСТЕ С ОКЕАНСКИМ ОТЛИВОМ
<>
1
<>
Когда жизнь моя убывала вместе с
океанским отливом,
Когда я бродил по знакомым
берегам,
Когда проходил там, где рябь прибоя
всегда омывает тебя,
Поманок,
Где волны взбегают с хрипом и
свистом,
Где неистовая
оплакивает своих погибших детей,
В этот день, это было поздней
осенью, я пристально смотрел на
юг,
И электричество души сбивало с
меня поэтическую спесь -
Я был охвачен чувством, что эта
кромка отлива,
Ободок, осадок, воплощает дух
моря и суши всей планеты.
Мой зачарованный взгляд обращался
на север, опускался, чтобы
разглядеть эту узкую полоску,
Солому, щепки, сорняки и
водоросли,
Пену, осколки блестящих камешков,
листья морской травы,
оставленные отливом отбросы,
Я проходил милю за милей, и
разбивающиеся волны ревели
рядом со мной.
И когда я снова и снова искал
подобия,
Ты, Поманок, остров, похожий на
рыбу, преподнес мне все это,
Пока я бродил по знакомым берегам,
Пока с наэлектризованной душой
искал образы.
<>
2
<>
Когда я брожу по незнакомым
берегам,
Когда слушаю панихиду, голоса
погибших мужчин и женщин,
Когда вдыхаю порывы неуловимых
бризов,
Когда океан подкатывается ко мне
все ближе и ближе с такою
таинственностью,
Тогда для бесконечности я тоже
значу не больше,
Чем горсть песчинок, чем опавшие
листья,
Сбившиеся в кучу и завалившие меня,
как песчинку.
О, сбитый с толку, загнанный в угол,
втоптанный в грязь,
Казнящий себя за то, что осмелился
открыть рот,
Понявший наконец, что среди всей
болтовни, чье эхо
перекатывается надо мной, я
даже не догадывался, кто я
и что я,
Но что рядом с моими надменными
стихами стоит мое подлинное
Я, еще нетронутое, невысказанное,
неисчерпанное,
Издали дразнящее меня шутовскими
песенками
и поздравлениями,
Взрывающееся холодным
ироническим смехом над любым,
написанным мною словом,
Молча указывая сначала на мои
стихи, потом на песок
под ногами.
Я осознал, что действительно не
разбирался ни в чем,
ни в едином предмете и что никто
из людей не способен
разобраться,
Здесь, у моря, Природа
использовала свое превосходство, чтобы
устремиться ко мне и уязвить
меня,
Только потому что я осмелился
открыть рот и запеть.